Белицкий Виталий - Дневник Джессики стр 3.

Вокруг было столько суеты, а я ничего не слышал, кроме ее последнего крика и эха. Не слышал, как Карл меня звал, как подбежала Джесс, как они меня оттаскивали, не слышал, как сам орал во всю глотку и стучал по бетонному полу кулаками. В какой-то момент наступил сильный удар волны о северную стену, и стало очень громко, а затем очень темно. Не знаю, были ли мои глаза открыты, я только слышал медленным звоном разлетающиеся звуки падающих капель. Кап. Кап. Кап. И темнота.

Я проснулся от того, что машина остановилась, и мой телефон настойчиво напоминал о том, что ему не хватает заряда батареи. Глаза еще не открылись полностью, как я услышал три хлопка дверьми машины. Я вышел и долго не мог понять, что происходит. Какой-то лес, какой-то ящик, суета. Это типа пикник. Почему-то семья, с которой я уже лет 10 не общался, была тут, точнее я был с ними. Они так весело раскладывали еду, одеяла, о чем-то спорили. Я ничего не мог понять. Я позвонил Карлу, попытался. Не нашел его номера. Послал этих людей и поехал домой к Джесс, ее тоже там не оказалось. Точнее она там вовсе не жила, хотя я был уверен, что она именно там и жила. После чего я поехал к родителям Мии, которые с улыбкой на лице меня встретили и сразу же повергли в шок. Такой холодный, я бы сказал, даже не шок, а стекающий по спине сам страх. Я снова его почувствовал, потому что думал, что все, что было, это просто сон. Оказалось, я не знал, где сон. Все, что я видел, напоминало какой-то сюр.

Солнышко светило ярко, люди улыбались широко, а о нас и знать никто не знал, будто нас смыло той волной, как и не было на свете. Что тут говорить, если и родители Мии не знали в принципе о ее существовании. Тогда как они встретили меня? Я сделал вывод, что все-таки эта действительность и есть сон. В моей реальности люди не улыбаются солнышку и травке. Они ходят на работу, получают копейки и идут с работы, чему тут улыбаться? И это меня огорчило. Я надеялся, что то, что было  сон, все живы, здоровы. А оказалось, что я иду в собственном сне и мой воспаленный мозг, дабы не перекипеть совсем, выдумал эту псевдореальность.

Видимо, надолго его не хватило, потому что, идя по оживленной улице я понял, что ничего не слышу. Тишина. Вот проехал грузовой автомобиль, тишина. Девочка разбила кружку в кафе  тишина. Тишина. Кап. Кап. Кап.

Я слышал их снова, эти капельки. Было сухо и солнечно, пока солнце куда-то не исчезло, а небо буквально не начало рваться на части, как мешок или пакет, или что-то еще. Но оно рвалось на куски буквально, а из этих надрывов мегатоннами на этот солнечный выдуманный городок падала вода, такая же, как там, зеленоватая, а в глубине иссиня-черная. Падала она вечность, хотя на самом деле пару секунд. Может, семь. Я успел лишь снова оцепенеть и прочувствовать на себе весь этот апокалиптический ужас. Это было красиво. И снова темно. Нет ничего. Просто черный цвет. Тишина.

Кап. Кап. Кап.

ГЛАВА II

БЕЛЫЙ КРОЛИК

«Я помню Уоквент очень плохо, чаще мне он просто снится. Брат помнил его лучше, но в одном мы согласны с ним точно  это отвратительное место, которое портит всем жизнь, то ли люди такие там, то ли место гнилое, по-настоящему гнилое. Хуже было только в Саннерсе, но было там что-то детское, что-то без ложки дегтя, что-то хорошее и беззаботное. До определенного момента.

А еще я помню Мию Бронсон. У них с Питером был домик на дереве, который они все лето строили, но меня никогда туда не пускали. Однажды, пока они были оба в школе, я туда залезла в тайне ото всех. Ничего интересного, кроме какой-то книжки и всякой всячины, больше, конечно, детский мусор. Однако, там была закладка. Я не помню автора, не помню название, но одна фраза запомнилась мне на всю жизнь, она была подчеркнута синим карандашом брата, а вот закладка была девчачья. Фраза была такой: «В день, когда миру придет конец, вспомни, как он зарождался»».

«Я все чаще вижу прошлое глазами брата, и меня это очень тревожит. А был ли этот брат на самом деле? Я же не могла прожить две жизни? Может, мне и правда не стоит никуда выходить из этого места? Наверное, таких тут и держат»

Начало есть у всего. У всего самого великого и самого омерзительного всегда есть своё начало. Не у всех оно бывает великим или громким, у некоторых оно проходит совершенно незаметно для них же самих.

Моё начало было в какой-то дыре, по-другому и не назвать. Уоквент, так называлось это место, не был ни большим областным центром, ни просто местом скопления по-настоящему хороших людей. Даже не историческим центром. Из исторического (хотя я бы сказал  доисторического) здесь были только старики, которые пили и постоянно рассказывали какие-то истории, неважно, какие именно. Они просто что-то всегда рассказывали.

Через эту деревню даже дорога федерального значения не проходила. Просто дыра. Заброшенное место заброшенных людей. Молодые уезжали в города побольше, к возможностям, к славе и деньгам, поскорее увозили своих детей.

Несмотря на лишь внешнюю неприметность, здесь происходили странные и, в то же время, страшные вещи. Почему-то я всё же любил это место. Чем-то меня манила к себе его темнота. Мрачная и пугающая, звала меня по ночам, чтобы я лишь ненадолго заглянул в неё. Лишь немного, но и этой крупицы хватило бы ей, чтобы поглотить меня полностью.

К слову, жили тут и обычные люди среднего возраста. Одну женщину как раз везла машина скорой помощи посреди ночи в город областного значения со звучным наименованием Саннерс, потому что только там был ближайший роддом. Она была красная, мокрая и кричащая. Добела сжимала рукой стальные поручни этой кушетки. Не знаю ее названия.

За окном машины стояла поздняя весенняя ночь. Мрак шоссе рассекал только свет фар мчащейся скорой.

Я легко появился на свет. Вылетел и сразу приземлился в руки акушера без особых осложнений. В дальнейшем, именно эту легкость своего прихода на Землю я и винил в том необоснованном дерьме, которое постоянно происходило со мной.

Я не особо помню что-то сверхважное в череде детских воспоминаний в виде эмоциональных всплесков. Вероятно, потому что их, ярких, запоминающихся, было не особо много, но я помню тарахтящий каждую ночь старый холодильник.

Он был ужасен. Как-то меня выпороли за то, что я разрисовал цветными маркерами его торец. Я считал, что если эта коробка не приносит акустическую пользу, то пускай принесет хотя бы эстетическую. Жаль, что я один так считал.

Мы жили в небольшом двухэтажном доме. Как мне рассказывали мои же родственники, квартира в этом доме когда-то принадлежала родителям матери, то есть моим бабушке и дедушке. Сами они жили в доме, который построили немногим ранее моего рождения.

Я любил к ним приезжать. Во-первых, ехать было не очень далеко. Во-вторых, на то они и бабушки-дедушки  у них можно заниматься всем, чем угодно. Они не умеют наказывать. Это ведь только родители имеют такое исключительное право  владение ребенком.

У меня был младший брат, двоюродный. Мы редко ладили. Точнее сказать, мы вообще никогда не ладили, но почему-то наши родители считали, что мы должны это делать. Никогда не понимал, почему я должен притворяться, если мне человек определённо не нравится.

Как-то раз я сидел и никого не трогал (так прошло практически всё моё детство), а этот паренёк четырех лет отроду подошёл ко мне и начал трогать мои игрушечные машинки. Нельзя просто так взять и начать молча трогать чьи-то машинки. Нет-нет, если Вам надоело жить, то, конечно, вперёд. Что этот сукин сын и начал делать.

Я «припарковал» каждую машинку идеально ровно и собирался все их тащить обратно в свой гараж, который, к слову, сам выкопал. Это был просто шедевральный подземный паркинг. Мне много не надо было, я мог и с землёй поиграть, знаете ли. А он просто взял и поставил машинку рядом с парковкой. Нет, он не катил её, будто она едет. Он её поднял в одном месте и поставил в другое. У его отца, маминого брата, была машина. Соответственно, он не мог не знать, что машины ездят колёсами по земле, а не взлетают «тут» и приземляются «вот там». Никакого чувства реализма в игре. Дебил.