Петербург, со своей стороны, старался расширить базу своей политики в Европе и по совету мудрого А.И.Остермана стал обращать свои взоры в сторону Вены. Там посланник Л.К.Ланчинский вместе со шведским коллегой Г. Хёпкеном, а позже К.Г.Тессином пытался уговорить Австрию присоединиться к русско-шведскому союзу, что и произошло 17/28 апреля 1726 года.
6 мая 1724 года Бестужев-Рюмин получил из Петербурга указание сообщить шведам о предстоящей помолвке Анны Петровны с Карлом-Фридрихом. Помолвка состоялась 24 ноября 1724 года. В брачном контракте Пётр I гарантировал будущему зятю поддержку в деле возвращения ему Шлезвига. Ирония этого пункта, замечает Веттерберг, состояла в том, что Шлезвиг Дания в своё время получила тоже не без помощи России.
В Швеции возникли слухи, что Пётр I хочет сделать зятя губернатором прибалтийских провинций, намекая якобы на то, что они могли бы снова вернуться в лоно шведского королевства, как только Карл-Фридрих взойдёт на шведский престол. Реакция на его помолвку с русской принцессой была в Швеции, мягко говоря, не однозначной. Бестужев дал в честь этого события праздничный приём, А. Хорн не замедлил, со своей стороны, устроить приём в честь своего бывшего питомца8. А шведский двор воспринял известие из Петербурга в трауре. Если король всё-таки принял голштинского посла Райхеля, то Ульрика Элеонора демонстративно сказалась больной и легла в постель. Её с трудом извлекли из постели, и она, с трудом сдерживая плач, дала аудиенцию Райхелю, но слова поздравлений комком застряли у неё в горле. И она опять отправилась рыдать в королевскую постель. В начале 1725 года Хорну удалось-таки уговорить её признать за племянником титул «королевское высочество» и направить ему в Петербург поздравление с помолвкой, но уже 18 января 1725 года она составила новое завещание, в котором написала, что Карл-Фридрих «вопреки её предупреждениям обручился с незаконно рожденной царской дочерью» и таким образом лишил себя права на шведскую корону.
Шведско-русский договор и успехи Карла-Фридриха в России всполошили Европу, в первую очередь Англию. В Стокгольм был направлен новый английский посол Стивен Пойнтц (Poyntz), главной задачей которого являлась обработка графа Арвида Хорна, изоляция его от России и голштинской партии и привлечение на английскую сторону. Англия сблизилась в это время с Францией, и Париж и Лондон были сильно заинтересованы в том, чтобы оторвать слабую Швецию от могущественной России. Тем более что положение Карла-Фридриха после смерти Пётра I (28.01.1725 года) только укрепилось: 25 мая состоялась его свадьба с царевной Анной, а императрица Екатерина I заняла по отношению к Дании враждебную позицию. Франция попыталась привлечь Россию в намечаемый Ганноверский союз, но наткнулись на непреодолимое препятствие: Петербург выступал за возвращение Шлезвига Готторп-Голштинскому герцогству, а этого не могла позволить себе Англия как гарант присоединения Шлезвига к Дании. Так что Россия вскоре присоединилась к австро-испанскому союзу, а Голландия к Ганноверскому.
Со смертью Петра Великого положение дел в Швеции заметно осложнилось. Михаил Петрович с сокрушением докладывал канцлеру Г.И.Головкину: «Доброжелатели и добрые патриоты от всего сердца опечалились, а я в такую алтерацию и конфузию пришёл, что не могу опомниться и лихорадку получил; однако через силу ко двору ездил и увидал короля и его партизанов в немалой радости». Примерно в тех же тонах было выдержано извещение его брата Алексея, посланника в соседнем Копенгагене: «Из первых при дворе яко генерально и все подлые с радости опилися было». Да, смерть Петра очень приободрила и бывших его датских союзников, и шведских врагов!
Уже на данном этапе шведские правители, узнав о смерти Петра I, сильно «взбодрились» в надежде воспользоваться растерянностью его «птенцов». «Двор сильно надеялся, что от такого внезапного случая в России произойдёт замешательство и все дела ниспровергнутся», писал М.П.Бестужев Екатерине I, «но когда узнали, что ваше величество вступили на престол, и всё кончилось тихо, то придворные стали ходить повеся нос».
Шведское правительство рассчитывало на то, что герцог Голштинский, пользовавшийся при российском дворе большим влиянием, будет вынужден после смерти Петра уехать из России, и голштинская партия лишится всякой поддержки. Этого не случилось. Екатерина I, наоборот, сделала голштинский вопрос чуть ли не главным в своей внешней политике, а «бездомный» герцог Карл-Фридрих сидел в Петербурге и пользовался там большим влиянием и властью он был введен в Верховный тайный совет. Так что, как писал Бестужев, «повесившие нос» шведы отнюдь на этом не успокоились и возложили свои надежды на будущее. Будущее к ним придёт, но оптимизма оно вряд ли им прибавило.
А пока Михаил Петрович, выполняя указания Петра, действовал в согласии с Бассевичем и его зятем, голштинским посланником в Стокгольме генерал-майором Карлом Брейде фон Райхелем, и добросовестно старался угождать интересам голштинского дома. Но личные отношения с Бассевичем у него не сложились, и голштинцы всеми силами стремились удалить Бестужева из Швеции. Они чувствовали, что русский посланник не был искренно заинтересован в их деле, потому что, естественно, был больше предан интересам России. Пока был жив Пётр, голштинцы сидели смирно, а после кончины императора руки у них развязались.
На приёме у барона Юсиаса Седеръельма по случаю его отъезда в Петербург в качестве посла Райхель затеял с Бестужевым ссору, стал укорять его в том, что тот относится к нему неприязненно, и вызвал его на дуэль. Шведы помирили их, а вскоре Бестужев выехал в Петербург, чтобы присутствовать на русско-шведских переговорах с участием шведских эмиссаров Х. Седеркройца9 и барона Седеръельма. Шведским посланником в России в это время был барон Дитмар по словам посла Испании при дворе Петра II герцога Я. де Лириа, человек неглупый и хороший, прекрасно владевший русским языком.
Михаил Петрович просил вице-канцлера А.И.Остермана10 «умилостивить» громогласного Бассевича, но очевидно «патрон», каковым его считал Бестужев, не смог помочь своему посланнику, ибо в дело вмешался «великодержавный властелин» князь А.Д.Меншиков. Как бы то ни было, 7 августа 1725 года на заседании Коллегии иностранных дел Андрей Иванович подал меморандум о том, чтобы в Стокгольм Бестужева не возвращать. Екатерина I, сочувствовавшая Бестужеву, была вынуждена под давлением голштинцев и светлейшего князя А.Д.Меншикова согласиться с этим.
Курляндец Э. Бирон в своё время погубил карьеру Бестужева-Рюмина-отца, главного наблюдающего при курляндской герцогине Анне Иоанновне, теперь голштинец Бассевич попытался «задвинуть» его сына Михаила, но не удалось. Слишком мало было у российского кабинета министров способных и умных дипломатов, и Михаилу Петровичу сразу нашли применение в другом горячем деле. В это время снова обострилась курляндская проблема, и Бестужев вместе с Ягужинским был послан в Варшаву подальше от двора, где на него с большой неприязнью смотрел «великодержавный властелин».
В этот драматичный для русской дипломатии момент посол Англии С. Пойнтц и посол Франции Буфиль Гиацинт Т. Бранкас приступили к обработке Хорна. Президент канцелярии правительства попросил паузу: он сильно зависел в это время от голштинской партии, и ему нужно было заручиться поддержкой в правительстве и секретной комиссии. 25 октября 1726 года он доложил риксроду, что получил информацию о Ганноверском союзе, но якобы не знает, каковы его цели. «Мне неизвестно, приглашена ли в него Швеция или нет», лицемерно сообщил он своим коллегам. Но если господам коллегам угодно знать, то ему, Хорну, кажется, что французы и англичане желают присоединения Швеции к союзу. Ежели договор окажется «невинным», т.е. неопасным для страны, то к нему можно было бы присоединиться. Ежели он вдруг окажется авантюрным, то шведам понадобится только сказать «нет», и вопрос будет исчерпан.