Дал коня с санями, мешок хлеба, горшок с кашей, да горшок с топлёным молоком для Маринки. Денег ещё сунул в кошеле. А вороного велел отпустить, больно приметный конь.
В ту же ночь Егор с Максимкой и Маринкой умчались из Москвы на запад, в Литву. Кроме помощи от Сажина в санях лежали две штуки шёлка, да за пазухой кошель Алёны Дмитриевны с золотыми серьгами да горстью червонцев. За санями бежал сторожевой пёс, Егор его не оставил. Бог миловал, добрались они до Ковно. Там и устроились, и жили, пока не нанесло чёртом на них ту бабу проклятую.
Навстречу поезду выскочил всадник. Снег летит из-под копыт коня во все стороны, лихо мчит аргамак, серый в яблоках. Возле Облезова круто осадил.
Велено прямо в Кремль казаков! крикнул всадник. В Приказе Казанского дворца ждут уже. Там и скажут, что делать!
Егор помотал головой, отгоняя прошлое. Всё будет хорошо, а с Лютым можно будет как-нибудь разобраться. Пора к царю.
К ночи похолодало. Караульщик у ворот годуновской усадьбы закутался в рваную шубу из овчины, высморкался и зевнул. Поднял глаза. В окнах хозяйской горницы мелькал свет.
Свечи жгут, денег-то много, покупают, сколько надо, подумал караульщик и усевшись на бревно, лежавшее у забора, задремал.
Бельский наклонился над глубокой тарелкой, втянул ноздрями запах от налитой жидкости и поморщился.
Горьким пахнет, хлебный дух есть, но противно, он вытащил надушенный платок и протёр нос, не удержался и чихнул: Вот, правду говорю!
Ты, Богдан, не разумеешь, сморщился Годунов. От хлебного вина деньги в казну рекой польются. Пьянеют с него быстро, веселятся, да и нравится оно мужикам. Кроме тебя, никто его нюхать не собирается.
Ну, гляди сам, Борис, Бельский брезгливо отодвинул подальше тарелку с водкой. Хлеба в Москве много, пусть гонят пойло это. Ты скажи, что там слыхать у царя?
Годунов поднёс горящую свечу к тарелке, наклонил. Вспыхнуло синеватое пламя. Бельский подскочил и перекрестился.
Напугал ты меня! выдохнул он. И впрямь вино-то горит!
Оглядевшись, Годунов махнул пальцами, дескать, наклонись ближе. Богдан придвинулся.
Щелкалов был нынче у царя, Борис начал шептать. В комнате, кроме них двоих никого не было, но Годунов знал, что и у стен могут быть уши, даже в своём доме. Романовы, Мстиславские или Шуйские немало золота отсыплют, чтобы знать, о чём шепчутся Годунов и Бельский, ближние царёвы люди.
Говорил ему, что гонцы от иезуитов привезли, Годунов приподнял голову, огляделся и прислушался. Тихо. Он продолжил: Царь согласился церковь нашу под римского папу отдать.
Зачем? Бельский посмотрел в глаза Бориса.
Тот дёрнул щекой и отмахнулся.
Это не важно пока, сказал он. Богдан оторопел и начал открывать рот, но Годунов прикрыл его ладонью.
Тихо, прошептал Борис. Дело очень важное. Щелкалов сказал, что царь колдуна нашёл.
Бельский слегка дёрнул вперёд подбородком, как бы спрашивая, зачем царю колдун.
Он смерть свою чует, Годунов отодвинул подальше тарелку с бегающими синими огоньками, отставил и свечу, стукнув подсвечником по столешнице. От внезапного звука Борис с Богданом замерли на миг.
Чует, что скоро помрёт, зашептал Годунов дальше. И решил, что нехорошо ему помирать, а врагам его жить. Он князя Курбского решил извести. Убивать его нельзя, переговоры с Литвой идут, он же в Ковеле живёт, решил колдовством взять.
Бельский выпучил глаза и покачал головой.
А с Римом через литовских иезуитов царь разговор ведёт, чтобы они помогли его сыну, царевичу Фёдору на престоле усидеть, продолжил Борис. Опасается, что как только умрёт, его отодвинут и прикончат. Мне про это Ирина, сестра рассказала. Фёдор-то, муж её, он плачет, не хочет православных под Рим подводить, а с отцом не спорит.
Нам-то что? пожал плечами Бельский. Проживём и с иезуитами. А Фёдора убирать никому не с руки.
Царь в это не верит, мотнул головой Годунов. Но самое страшное мне Щелкалов не открыл.
Что? напрягся Бельский.
Царь ему сказал, что, дескать, Курбский первым будет, прошептал Годунов. А потом, мол, и с остальными надо будет покончить. Про это хитрый дьяк Щелкалов умолчал.
А с кем? Бельский сжал кулаки. Кого он хочет казнить? Как ты про это узнал?
Борис пожал плечами.
Как узнал, это тайна моя, а вот кого он хочет на тот свет отправить, это неизвестно.
Что ж делать? Бельский закусил губу. Может, нам царя-то подвинуть?
Куда подвинуть? прищурился Борис.
Богдан ткнул пальцем в потолок. Годунов засопел носом и поднялся из-за стола.
Поглядим, что за колдун такой нашёлся, он потянулся за свечой, подвинул её ближе и быстро, резко взглянул в глаза Богдана. Он вроде бы из казаков, что от Строгановых приехали. Завтра царь их примет. Решил не ждать, как хотел сначала, пару недель. Невтерпёж ему колдуна на Литву послать, князя Курбского заполевать.
Утром кулачные бои будут. Государь, пока Страстная неделя не пришла, повеселиться хочет. Митрополит отговаривал его, дескать, Лазарева суббота, не стоит кровь пускать, а он только усмехается, Бельский тоже встал. Значит, после обедни царь с казаками встретится. Тогда и посмотрим, что и как.
Он пошёл к дверям и вдруг развернулся.
А зачем тебе Щелкалов это говорит? спросил он.
Дьяк не хочет в ответе быть, если что не так пойдёт. Спрос-то с него будет, дескать, знал, а не сказал. Хотя бы про иезуитов, да римский примат, ответил Борис. Вот он мне и рассказывает кое-что, вроде как не молчит. Вроде как и против.
Бельский хмыкнул.
Завтра увидимся, сказал он и вышел. Вскоре во дворе послышались крики и лязг железных запоров. Заспанный караульщик отворял ворота для Бельского.
Бог даст, так увидимся, пробормотал Борис. Если царь не удумает чего.
Он подошёл к углу, где перед иконой Петра и Павла теплился огонёк лампадки.
Годунов встал на колени и начал молиться древним святым апостолам.
С кремлёвских стен убирали висельников. Те болтались на концах брёвен, просунутых меж каменных зубцов. Мужики, затаскивающие казнённых на стену, ругались. Брёвна играли и били по ногам. Висельники норовили сорваться вниз.
Не скучают на Москве, усмехнулся Яша Бусый. А чем помешали-то эти, чего их убирают?
Пришедший с казаками царский пристав Облезов прищурился. В одном из висельников он узнал соседа. Когда Облезов уезжал встречать Ивана Кольцо, тот был живой, а сейчас уже отвисел своё в царской петле.
Так Вербное воскресенье завтра, а потом Страстная неделя, глухо сказал он. Негоже покойниками любоваться на Пасху.
Он перекрестился.
В это время один из висельников сорвался и рухнул вниз. Он упал в сугроб, так что только ноги торчали. Мягкий снег просел, и покойник дёрнулся. Стоящие рядом казаки и московские жильцы отшатнулись от неожиданности.
Не боитесь! захохотал Арефий. Он не Лазарь, не воскреснет, хотя и суббота ныне его!
Молчи, богохульник! одёрнул его Облезов. При виде повешенного соседа у него испортилось настроение.
Вскоре под кремлёвскими стенами, на берегу Москва-реки началась кулачная потеха. Царь сидел в резном деревянном кресле, закутанный в медвежью шкуру. Его знобило. Ночью царь видел страшные сны и не мог понять, что они значат. Пасхальные куличи сочились кровью. Он резал их ножом, но лезвие не брало тесто и ломалось.
К чему такие сны? Иван Васильевич невидяще уставился на утоптанную площадку, где бойцы уже сбили ногами снег до земли: Может, потому, что римский папа пасху по новому календарю праздновать станет? В этом году последний раз вместе православные и католики. Последняя пасха. Последняя. Для кого последняя?
Царь засопел и повёл плечами. К нему подскочил Гаврилка.
Сбитень дай, хрипло велел Иван Васильевич.
Выпив пару глотков парящего на холоде горячего медового сбитня, царь как будто повеселел. Он огляделся. Слева, шагах в пятидесяти стояли казаки, приехавшие из Сибири. Впереди Иван Кольцо. Вчера царь видел из окна, как атаман приходил к дьякам, уточнял насчёт харчей и хранения подарков.