Стреляй, Карузо, стреляй! крикнул капитан Храмов. Ну что же ты, чего ждёшь?!
Вражеский пулемётчик и я открыли огонь одновременно; он ударил очередью, я одиночным выстрелом.
Из всех стволов палили и погонщики.
Попадание в вертолёт, даже в двигатель, вряд ли делает его непригодным к полёту, потому как многие устройства этих машин удвоены или утроены. Но всё же есть у них уязвимые места, и одно такое ротор летательного аппарата. Именно в него я и целился, немного ниже лопастей несущего винта. И не промахнулся.
Не берусь описать в точности, как всё происходило. Я заметил только, как воздушная машина начала заваливаться на бок и резко пошла вниз. Послышался жёсткий хрустящий звук удара о землю.
С позиций махаристов раздался хор восторженных возгласов.
В эти короткие стремительные мгновения в прицеле моей «Гюрзы» уже был ротор второго вертолёта.
Пулемётчик, находившийся в этом геликоптере, вероятно, различил мой оптический прибор и понял, кто автор случившейся катастрофы. Он хлестанул по мне длинной очередью. За ней последовала вторая очередь, более короткая. Крупнокалиберные пули выбили пригоршни щебня из моего каменного укрытия.
Я сделал ещё один выстрел, и второй летательный аппарат сначала клюнул носом, затем опустил хвост, едва не перевернулся лопастями вниз и Падение его было ещё более стремительным, чем у первой машины.
И эту победу над врагом мехаристы приписали себе: в пальбе, которую они устроили, одиночных хлопков моей «Гюрзы» не было даже слышно.
Пулемётные же очереди крупнокалиберных пулемётов убили одного погонщика и двух верблюдов. Ещё один верблюд был ранен. Его прикончили выстрелом из автомата в голову.
Едва вертушки оказались на земле, наши арабы поднялись и, издавая пронзительные вопли, побежали к ним. Затем оттуда донеслись несколько одиночных выстрелов там добивали выживших при крушениях.
Когда мехаристы вернулись, вожатый Джафар, подняв руки, на пальцах показал число двенадцать столько аскеров было отправлено вертолётами на поиски и уничтожение нашего каравана.
А что француз? спросил я у него на английском.
Какой француз? переспросил он на английском же.
Красавец, пилот ведущего вертолёта.
Его мы прибили первым.
Обязательно надо было их приканчивать?! обращаясь к вожатому, хмуро произнёс по-арабски один из наших бойцов, сержант Голованин.
Посмотри на него, ответил тот. И показал на убитого погонщика, лицо которого было вдрызг размозжено крупнокалиберными пулями. Он был самый молодой из нас, ему не было и двадцати. А все выжившие в вертолётах были тяжело ранены. Они едва шевелились и в случае опасности не могли оказать никакого серьёзного сопротивления. Так и так их заели бы гиены и шакалы. Пристрелив, мы только оказали им добрую услугу.
Голованин на его слова ничего не сказал, а только с отвращением сплюнул.
Капитан Храмов подошёл ко мне и протянул руку для пожатия.
Спасибо, Карузо, выручил, кашляя, хрипло проговорил он. Не жалею, что взял тебя в этот вояж.
Я признательно кивнул ему головой.
Командир же хлопнул меня по плечу.
Но если бы ты был расторопней, ничего этого не случилось бы.
Он, как и Джафар, показал на лежавших немного в стороне погибших верблюдов и погонщика.
Исправлюсь, товарищ капитан, сказал я, думая о том, что мой выстрел задержало удивительно красивое лицо пилота, поразившее меня. Но не мог же я сказать командиру об этом. Обязательно исправлюсь.
Храмов же зачем-то опять толкнул меня в плечо, затем ещё и произнёс женским голосом:
Проснитесь, Фёдор, проснитесь!
Я открыл глаза и встретился взглядом с Сашей Новиковой, вагонной попутчицей. Она стояла передо мной и тормошила за руку между сгибом локтя и плечевым суставом.
А, проснулись! напряжённым шёпотом произнесла она. Вы так тревожно вскрикивали. «Стреляй, Карузо, стреляй!» кричали вы. Я посчитала нужным разбудить вас. Прошу простить мне, если
Нет, правильно сделали, что разбудили, шёпотом же ответил я. Действительно, приснилось что-то нелепое, какая-то пертурбация. Извините за беспокойство.
Я повернулся на другой бок и выполнил приёмы, способствующие быстрому засыпанию. Видения прошлого стали быстро исчезать из сознания.
Погибших лётчиков и пассажиров вертушек я не стал включать в свой перечень поражённых целей, потому как стрелял лишь в роторы боевых машин, в железо. И не я добивал этих людей.
Груз, находившийся на убитых верблюдах, перераспределили по другим их собратьям, и караван возобновил движение.
Трое суток спустя мы достигли Эль-Хамалы, городка с четырёхтысячным населением, теснившегося вокруг небольшого округлого озера, воды которого пополнялись подземной рекой. Одно- и двухэтажные каменные дома, зелёные каймы растительности. В глаза бросались высокие финиковые пальмы, защищавшие от избытка солнечной радиации другие деревья фиговые, персиковые, оливковые. За окраинами городка посевы проса и ячменя.
Ничего примечательного, доводилось видеть подобное ранее.
Вожатый каравана Джафар сдал доставленные вьюки какому-то местному шейху и несколькими сдержанными словами поблагодарил нас за сопровождение.
Что это был за «товар» и кому он предназначался, так и осталось нам неведомым.
Сутки отдыха, в который входили вкусная еда, ночная помывка в хаммаме общественной бане с тёплыми мраморными скамьями и чудесными безалкогольными напитками, которых я ни до, ни после не пробовал. Но больше всего запомнилась стопроцентная влажность воздуха в парной при шестидесятиградусной температуре, приводящие тело в состояние бесконечного блаженства. В совокупности это было нечто, заставлявшее вспоминать о волшебных ночах Шахерезады.
Затем продолжительный полноценный сон и в обратный путь.
Офицер спецслужбы, встретивший нашу группу по возвращении в часть, сказал, что операция с доставкой груза секретная и распространяться о ней не следует. То же самое он говорил перед отправлением каравана в пустыню.
Нельзя исключать, что путешествие к оазису Эль-Хамала имело отношение к обходу каких-то международных санкций. Пусть даже и так; солдатское дело выполнять приказы командования, а не обсуждать их.
Утром, когда мы проснулись, Саша зачем-то продолжила разговор о своём бывшем муже; видимо, мысли о нём не переставали тревожить её.
Я ведь не всё рассказала о причинах развода, несколько волнуясь, сказала она. Так-то он хороший и мастер на все руки. Но вот слова против не скажи! Бывало, голову ломаешь, что его завело. Насупится и прекратит общение и будет молчать месяц, два до бесконечности. И всё с гордым оскорблённым видом, давая понять, что это я своим недружественным поведением виновата в размолвке. И не смягчится, пока не обратишься к нему с поклоном и покаянностью.
Случай какой-нибудь приведите.
Ну вот, допустим, уезжает в служебную командировку на три месяца. Говорю ему, отзвонись, как приедешь на место. Это же просьба, а не указание, верно? Но он воспринимает по-иному, обижается и молчит до самого возвращения, и не дозвонишься до него.
Тяжёлый, выходит, человек.
В этом отношении безусловно. А так он хороший.
На ровном месте заводит вражду, злобный, мстительный, не платит алименты, но хороший! сказал я, не сдержав сарказма. «И мелочный ничтожный склочник!» вертелось на языке.
Нет, он не злобный, вспыльчивый только до болезненности и ранимый; а после долго не может войти в нормальное психологическое состояние.
Все эти её слова не совсем вязались с тем, что она рассказывала о своём бывшем вчера, но я не стал указывать на сию дисгармонию, а только спросил: