Начнем, Игнат Семенович. Вам знаком некто Алексеев Василий Васильевич?
Да, конечно, это же мой сосед Бааска.
И как давно вы знакомы с ним?
С самой армии
Какие отношения у вас с Алексеевым?
Дружим мы шибко, помогаем друг дружке, на охоту, на рыбалку так это всегда вместе, жены наши подруги, а дети с ранних лет приятели
Понятно, не поднимая глаз, щелкал тонкими пальцами по клавишам старой «Ятрани» следователь. Можете рассказать, что произошло вчера, 23 февраля, примерно между шестью и десятью часами вечера?
Постараюсь! изо всех сил напрягся Данилов. Около трех он Бааска, значит, друг мой ко мне зашел. Мы каждый год с ним собираемся на двадцать третье! Ну, выпьем малость, поговорим по душам, армию вспомним, сослуживцев
После короткой паузы Игнат Семенович опустил голову.
Потом ничего не помню, как отрубило! А что случилось? Скажите, не томите!
Следователь, будто не расслышав вопроса, извлек из ящика в столе прозрачный пакет с вещдоком и положил на стол перед Даниловым.
Вам знаком этот нож, Игнат Семенович?
Да, это мне Бааска в день пятидесяти пятилетия подарил
Хорошо подумайте. Посмотрите внимательно: может, просто похож?
Не-ет! утвердительно протянул Данилов. Этот нож Бааска ковал для меня, я его среди сотни узнаю! Мой нож. Точно мой.
Так и запишем, выдохнул следователь, продолжая щелкать клавишами. Нож обвиняемый признал
Простите, не сдержался Данилов. В чем меня обвиняют? Расскажите, пожалуйста, что все-таки произошло?
Следователь вынул листок из каретки печатной машинки и с недоверием взглянул на Игната Семеновича.
А вы и вправду ничего не помните?
Данилов помотал головой и стыдливо опустил взгляд.
Ничего!
Топорков достал из своей папки листок и монотонно зачитал:
23 февраля 1995 года, после совместного распития спиртных напитков, между гр. Даниловым И.С. и Алексеевым В.В. возникли разногласия, в результате которых гр. Данилов И.С. нанес гостю Алексееву В.В. удар якутским ножом в бедренную артерию
Данилов почувствовал, как кровь хлынула в голову, и, едва прозвучало «от полученных ранений гр. Алексеев В.В. скончался в поселковой больнице», потерял сознание.
Резкий запах нашатыря привел Данилова в чувства, он осипшим голосом попросил воды и, жадно осушив почти весь графин, что стоял у следователя, вытянул вперед руки:
Я преступник, отведите меня в тюрьму прямо сейчас! Пожалуйста, я вас прошу, гражданин следователь!
Присядьте, Игнат Семенович! поспешил успокоить обвиняемого следователь и положил на край стола несколько бумаг. Распишитесь в протоколе допроса и
И? переспросил следователя Данилов. В тюрьму?
Пока в камеру! с уверенностью ответил следователь. До утра посидите, подумаете, успокоитесь, а завтра утром продолжим.
В коридоре к Данилову бросилась супруга Вера:
Игнатушка, как же так! Как ты, как сердце? Следователь разрешил тебе таблетки передать!
Не надо, ничего не надо, как отрезал мужчина и отвел взгляд. Простите меня, простите, родные, пожалуйста!
В камере, тщетно пытаясь заснуть, Данилов то вдруг вскакивал, как сумасшедший, и метался от стены к стене, то забивался в угол и, не моргая, задумчиво смотрел в потолок. Когда чувство полной безысходности овладевало его воспаленным сознанием, и жизнь теряла всякий смысл, безумный взгляд Игната останавливался на стальной решетке над дверью. Однако эти мимолетные приступы душевной агонии внезапно озарялись светлым образом жены с дочерью, и тогда ему становилось невыносимо больно и стыдно за свои суицидальные мысли. Он сжимал руками голову и, чтобы не завыть в голос, до скрежета стискивал зубы.
Спутались утро, день, ночь. Казалось, этот кошмар не закончится никогда, и внезапный окрик милиционера «На выход!» уже не встревожил, а, напротив, стал для Данилова спасением от его сводящего с ума одиночества. И опять узкие коридоры КПЗ, решетки, наручники и кабинет следователя, который на сей раз Данилову удалось рассмотреть, пока Топорков с озабоченным видом корпел над какими-то бумагами. Посереди кабинета стоял массивный стол, оставшийся, вероятно, в наследство еще от дознавателей НКВД, на нем старинный графин, печатная машинка, настольная лампа, литровая банка с кипятильником и мятая пачка индийского чая. Рядом вытертое кожаное кресло, литой сейф из стали у стены, а над ним портрет, с которого строго взирал Феликс Дзержинский.
Завершив свои дела, Топорков разложил перед задержанным документы.
Игнат Семенович, у следствия нет вопросов по этому делу. Ни вы, ни свидетели не отрицают вашей вины. К тому же, правление совхоза и сельского совета предоставило на вас положительную характеристику как на добросовестного работника, честного и порядочного гражданина, а также ходатайство. Учитывая то, что вы не представляете общественной опасности, а также имеете хронические заболевания, до суда я отпускаю вас под подписку о невыезде! Подпишитесь и свободны.
Нет, так нельзя! возмутился Игнат Семенович. Я не могу это подписать, это неправильно! Пожалуйста, отведите меня в камеру
Здесь, здесь и здесь! с настойчивой категоричностью потребовал следователь. Подписывайтесь, Игнат Семенович, не отнимайте ни мое время, ни свое! Вина ваша полностью доказана, я свою работу сделал!
Данилов перевел дыхание и трясущейся рукой вывел свою фамилию под печатным текстом. Отложив ручку, он поднялся и смиренно убрал руки за спину.
Все, теперь меня можно в камеру?
Игнат Семенович! Еще раз объясняю! закрывая в сейфе папку с документами, повторил следователь. В отношении вас избрана мера пресечения в виде подписки о невыезде! Советую вам находиться дома и за пределы района до окончания следствия не выезжать, а пока вы свободны!
А дальше? Как же сбивчиво пытался уточнить Данилов.
А дальше как суд решит! желая прекратить этот бессмысленный для себя разговор, с усталой небрежностью проговорил Топорков и кивнул на выход. Более я вас не задерживаю. До свидания!
Игнат Семенович вышел из дверей ПОМа совершенно потерянным. Он опустился на заснеженное крыльцо и, бесцельно всматриваясь куда-то, погрузился в раздумья.
Игнат! окликнула Данилова супруга. Поехали домой, председатель машину дал, чтобы тебя забрать.
Пряча глаза, Данилов кивнул водителю и сел на заднее сиденье совхозного УАЗа. Вера села рядом, обняла, шептала что-то и нежно гладила по седой шевелюре. Но Игнат ничего не слышал, безучастным взглядом смотрел он на мелькающие улицы сквозь небольшой просвет затянутого морозом окошка и понимал, что жизнь его уже никогда не будет прежней.
По приезде Игнат первым делом истопил баню. Он с упорством натирал себя жесткой вехоткой, стегал березовым веником, плескал на раскаленную каменку, лишь бы избавиться от ощущения грязи, которое, подобно кислоте, разъедало плоть.
Укутавшись простыней, Игнат вышел в предбанник, толкнул ногой дверь и уселся на порожек. Взор его упал на невысокий забор, за которым виднелся добротный дом Алексеева. Данилову стало дурно, он облокотился на дверной блок и, взявшись за грудь, стал по-рыбьи хватать воздух ртом. Боль хоть и не сразу, но отступила, и Игнат, несмотря на запрет врачей, закурил. Дом товарищу и эту изгородь они ставили вместе, еще накануне рождения сына Василия. Да, хорошие были времена! И жизнь была какая-то полная, насыщенная: если оглянуться, так ни дня даром не проходило: охота, рыбалка, вечерние посиделки семьями, колхозные будни и праздники А ведь их Игната и Васькины дети вот прямо тут голопузыми по двору носились, в школу пошли, потом старшего в армию проводили, дочку Игнатову замуж выдали, и все это вместе с Василием. Нет, не товарищем он был Игнату, а братом, самым что ни на есть настоящим братом!