Рука францисканца («язык предержащая»! ) отозвалась на шевеление лёгким продрогом странствующего монаха испугать не просто.
Нетленная плоть плеть знаменья.
Но меж знаменьем и знанием река.
Кому языки рвут? спросил себя скиталец.
И тут же ответил:
Языки рвут еретикам и пророкам
На какой мы дороге, брат?
Аппиева. На Аппиевой. Она к Риму ведёт, ответил попутчик.
Дороги не ведут в Рим, они бегут от него.
Всякая дорога как беглая рабыня: Эё, Дорога, куда ты бежишь?
Не ведаю, куда, но знаю, откуда Из Рима я, из Рима
Ах-ты! странная находка в руке монаха вдругорядь шевельнулась!..
И показалось пилигриму, что тяжесть всего мира
как-то истончилась,
дымком воскурилась,
и развесила самоё себя в небе,
словно стираное бельё,
прозрачными, белёсыми хлопьями
ожидая ветерка благодатной молитвы.
Свинцовость теней исчезла.
Или затаилась на время.
Но, куда она ушла?
И возвернётся ли, чтобы окружничать подле души?..
Брат взглянул на брата
С пустой рукой (ибо находка исчезла!), осиянный новизной чувств, оглоушенный праздником небывальщины, пилигрим жевал воздух непослушными юркими губами: будто обсуждал с Карусельщиком Бытия условия всеохватного счастья.
И всё бы хорошо, да не всё издали
Пригляделся к францисканцу получше, придвинулся поближе и ахнул попутчик:
Изо рта в бороду кровь!.. тёком течёт, струёй бежит
С чего бы ей течь?..
И ещё: монах мычит, так мычит, что мычаньем пугает!..
Ну, словно телёнок-отъёмыш мамку зовёт!..
Что за притча в горле бедолаги недоглотком булькает, и нижет мык за мыком сквозь окровавленный сцеп межгубия?..
Но вот глаза!..
Глаза у пилигрима несообразно веселые, искрятся потешками.
«Уж, не сошёл ли он с ума?»
Верное сердце собрата кровью к смуте подплывает.
Холодит, беспокоит, опрокидывает душу картинка «Веселье на крови»
нездешняя какая-то радость, шальная, всезначная!..
Что с тобой, брат?!
Мммм. Ммм ммм!..
ХОР.
Жестом в жесть, по клину клином:
Миму мир. Отцовству сына!..