Мазоня остановился и в упор посмотрел на Кошеля.
Порядок, охрану и все остальное берешь на себя.
С того слетела некоторая нагловатость, и он одобрительно взглянул на Мазоню.
Пусть все знают, что у нас ничего не случилось, чуть-чуть растягивая слова, решительно и резко сказал Мазоня. И пусть в глупые головы их не приходит мысль, что мы стали слабее, чем были. Это надо кое-кому показать делом. И этим займешься ты, Федор!
Глаза Мазони, узкие, пронзительные и прощупывающие, говорили о сильной воле и даже о хитрости и изворотливости. Он быстро сел и, положив на стол узловатую и сухую руку, басовито продолжал:
Ты, Якуб, останешься со мной. Ты у нас юрист, тебе и карты в руки. У меня есть занимательнейшее дело. Мазоня тихо усмехнулся и, проводив всех до дверей, молча, задерживая ладони, пожал всем руки.
Теперь он уверен, что сделал то, что надо было в этих условиях сделать именно этого ждали от него лидеры: своими распоряжениями он как бы подтвердил свое исключительное положение, положение преемника. Большего им было, пожалуй, и не надо: в остальном они разбирались не хуже Мазони, ведь тоже воробьи стреляные!
Кроме Якуба остался Зыбуля. К новому хозяину он перешел просто, как бы по наследству и, кажется, твердо определился в Мазоне.
Чуткий слух Зыбули уловил в Мазоне какую-то необъяснимую для него силу.
* * *
Город был страшно удивлен. За многие годы такого, пожалуй, не приключалось. Люди останавливались на улицах и, встречая столь необычную похоронную процессию, недоуменно пожимали плечами.
Кого это хоронят-то? Начальство?
Да нет, начальство вроде в здравии.
Кого же?
Мафиози
Похоронная процессия растянулась на всю улицу. За открытым катафалком, покрытым малинового цвета покрывалом, шли два внушительных, в униформе оркестра, попеременно и торжественно издавая звуки бетховенской музыки.
Длинной веренице блестящих легковых машин, казалось, не было конца, к тому же среди обычных, приевшихся «москвичей» и «жигулей» преобладали заграничные БМВ, «форды», «вольво», «тойоты» и даже «линкольн», словно в городе шел парад иномарок.
В машинах немало было молодых изящных людей в дорогих черных костюмах, что привозят из-за бугра, с галстуками «бабочка», будто это были известные актеры, приехавшие на гастроли. Но это не были актеры, это были друзья и недруги Хозяина, которого провожали в последний путь. Так уж было заведено по неписаным, но строгим законам в последний путь провожали все: и те, кто убил, и те, кто был верным и надежным другом. Ибо последний путь это конец старым обидам и разногласиям, омытым кровью сильных и властных людей.
Мазоня, с серым болезненным лицом ждал на кладбище: стоял среди близких, но в стороне и, подавленный горем, исподлобья наблюдал за похоронной процедурой. Распоряжались и говорили речи совершенно незнакомые ему люди. И то, что кругом были эти чужие лица, действовало на него угнетающе. Как никогда, на душе было больно. С трудом, пересиливая себя, он подошел к могиле, чтобы бросить горсть земли, на глаза навертывались едва сдерживаемые слезы. Быстро отойдя от могилы, дрожащим голосом сказал Якубу:
Я жду Федора.
Он вышел из блестящей, расфранченной толпы и медленно, задевая ногами за землю, пошел по кладбищенской тропке к выходу. За оградой, с другой стороны кладбища, его ждала «тойота» подарок Хозяина. Постоял с минутку в раздумье и со словами: «Да, все мы там будем!» порывисто сел в машину и включил зажигание. Чтобы как-то успокоить себя, он прибавлял скорость, и машина лихо несла его по городу в странную и новую для него неизвестность
4
Отец Альберта «вор в законе». И родился он в тюряге, в женском отделении колонии строгого режима, где матери предстояло отмотать еще минимум четыре года.
Из роддома его так и привезли в тюрьму вместе с матерью. Мать не была проституткой, но и не была здесь, в зоне, случайной, осужденной за растрату или еще за что подобное, блатная, из самой что ни на есть малины. Бабы такого типа доступны не всем, но с моралью они не церемонились и зачастую, одна на многих, в охотку обслуживали всю малину.
Мазоня, Петро (Хозяин) и Костя по кличке Хлыст были закадычные блатари. В год, когда с Хлыстом случилось это, Петро как раз выходил из зоны. Схлестнулся Костя в зоне с рыжей бедовой девкой из столовой, где он вторую неделю был истопником. И схлестнулся ненароком девка была смачная, горячая, к тому же с голодухи Хлыст был жаден и ненасытен, как секач.
Сладость длилась недолго. Хлыста за что-то посадили в карцер, а затем перевели в общак, и их встречи оборвались. Но вскоре стало известно, что кухонная девка забеременела, и Хлыст, прыщавый и дикий мужик лет тридцати пяти, вдруг как-то обмяк и потеплел, что, пожалуй, совсем не вписывалось в его биографию.
Лежа на нарах, он под простудный гортанный кашель поведал Мазоне, что он против аборта и пусть эта рыжая стерва родит ему сына, из которого он потом сделает настоящего блатаря, назло Петру, если он был здесь, то наверняка не одобрил бы его поступка.
Шли затяжные зонные месяцы. Мазоня и сам нередко встречал деваху Хлыста. А что, девка как девка. Хоть и рыжая, да кровь с молоком! Ляжки округлые, мощные, только ребенка носить, да и живот не безобразит, скорее даже придает ей мягкость, важность, солидность гусыни. Такой бы выводки водить, а не в зоне с блатарями валандаться.
Не стесняясь, она расспрашивала Мазоню о Хлысте.
Как он, надежный?
Мазоня хвостом не вилял.
Хлыст хоть и хорек, но стоящий.
В открытом, простодушном лице Мазони она видела, что тот не лукавит, потому и лучилась и хорошела на глазах.
Хочу сына, такого как Костя!
Слыхал Хлыст, такого как ты! Не верил блатарь своему счастью и однажды признался дружку: чувство такое, больное чувство, Мазоня крышка мне понял, крышка!
И вправду сработал в ящик. Непутевый, хваткий! А может, просто занозистый вот и схватил прямо в живот ножик
Теперь Мазоня был единственным близким человеком. Он-то и передал ей последние слова дружка.
Если сын, то пусть назовет его Альбертом. Так когда-то меня хотели назвать Зря не назвали. Глядишь, и жизнь, и судьба была бы другая!..
После роддома она могла бы начальству колонии подать ходатайство. Но не захотела: куда ей с ребенком-то, да еще в зиму? Собственно, некуда. Она осталась в зоне и по-старому работала в столовой; начальство не прижимало, а товарки без обиды нянчили ребенка.
Даже Мазоня однажды держал его на руках.
Хорош хлопец, весь в Хлыста!
Так неожиданно Мазоня стал как бы вроде крестного отца. При случае дарил кое-какие игрушки, сам мастерил и, конечно, по мере возможности опекал рыжую. Она поправилась, подобрела и однажды ему выпалила:
Вот, Мазоня, выйдешь на волю к тебе приеду жить. Как хочешь, навсегда.
Мазоня и сам рассчитывал на это. Но она не приехала. Альберту шел второй годик Мазоня тогда был уже на воле и, как говорится, обустроившись, сам поехал на свидание в зону.
Все началось с зимы, когда она простыла и заболела. Кашляла потихоньку, украдкой, боясь, что признают чахотку. Потом ее все же положили в тюремную больницу, но болезнь оказалась скоротечной, и к весне ее не стало. Маленького, еще не смышленого Альберта увезли в дом ребенка.
Мазоня сходил на могилу. Молча постоял возле маленького холмика и в тот же вечер уехал по адресу дома ребенка.
Ему вывели грязноватого длинноволосого мальчишку с темными глазами. Мазоню он побаивался и встретил отчужденно. Тому ничего не оставалось, как дать денег заведующей и сказать ей, что сейчас он не может, а вот когда Альберт подрастет, он непременно его заберет отсюда. С тем Мазоня и уехал из этого маленького, «захудалого» городка.
Затем он закрутился, завертелся по жизни и совсем забыл про мальчонку. Правда, иногда посылал заведующей деньги, но это лишь иногда Но в один прекрасный день Мазоня загрустил и тут сразу же вспомнил об Альберте. Он раза два съездил к нему, и мальчишка стал признавать его родственником. Мазоня уже собирался что-то придумать, что-то предпринять, как неожиданно «влип» и снова оказался за решеткой.