Оказавшись на пенсии, он стал большим домоседом. Жена продолжала работать в школе, а он сидел дома, занимался хозяйством, ждал её возвращения, ходил по магазинам и готовил ужин. Им обоим показалось, что наконец-то появился шанс как-то всё наладить, склеить, но и тут судьба распорядилась иначе. Прошёл уже год, как Ольги не стало. Исподтишка подкралась коварная и страшная болезнь и в считанные месяцы отобрала у него жену.
А сын что сын? Отца он тоже видел мало, больше слышал о нём от матери. Нет, жаловаться было бы грешно, Алёшка вырос вполне приличным парнем, но он живёт своими интересами, и что на душе у отца, его просто не интересует.
Дождь перестал совсем, а в окнах веранды забрезжили первые отблески солнечных косых лучей. Он натянул на ноги резиновые сапоги и вышел на порог веранды. Его встретила привычная суета проснувшихся пернатых, он жадно, всеми органами чувств ловил каждый признак просыпания природы, и морщины на его лице раздвинулись в мягкой улыбке. Вот зачем он сбежал из города, поселился в старом домишке и отрёкся от всей суеты! Чтобы каждое утро вновь открывать подтверждение незыблемости мироздания и заданного раз и навсегда круговорота природы. Теперь это стало для него насущной необходимостью. Жизнь в Огородниково, даже если он ничего не делал, отнюдь не казалась ему одинокой и скучной. Собственно, и скучать-то было некогда: поддержание режима жизнеобеспечения в условиях русской дачной патриархальщины не оставляло времени на сибаритство, и это помогало наполнить его существованье каким-то новым смыслом, смыслом наслажденья самой жизнью, а не её видимостью.
Что-то ты, Алексеевич, сегодня рановато поднялся! услышал он с соседнего участка высокий женский голос. Тоскуешь всё?
Да нет, я просто так Погода уж больно хороша, ответил он слегка раздосадовано. Соседка Мелькова имела обыкновение как-то бесцеремонно и некстати вторгаться в его мысли и, признаться, всегда попадала в точку. Пойду прогуляюсь.
Пойди, пойди. Ишь, какая благодать опустилась на нас грешных, запела она с напускной смиренностью. Теперь огурчики пойдут, помидорчики, капустка
Мелькова обработала и засадила овощами весь участок и каждый день ходила на станцию торговать выращенной продукцией. Пару раз она предлагала продать ему клубнику, крыжовник, но он наотрез отказывался. Верх своей дачи, оставшейся в наследство от умершего мужа, представителя средней торговой номенклатуры, а также летнюю пристройку вдова сдавала на лето дачникам, и он был невольным свидетелем того, как она по каждому поводу скандалила с ними и третировала их почём зря. Особое недовольство у неё вызывали дети, которые так и норовили без её разрешения то сорвать с грядки созревшую ягоду, то полакомиться яблоком, то уронить на парник мяч. Вставала она, правда, с первыми лучами солнца и возилась на огороде до позднего вечера. Крепкая была женщина, двужильная.
Его маршрут проходил по дачной улочке, потом сразу поворачивал в сосновый лесок, петлял по утоптанной тропинке и неожиданно упирался в зеленоватое зеркальное блюдце небольшого, но глубокого пруда. Там он останавливался у деревянных грубо сколоченных мостков, осматривался окрест, наблюдал за редкими рыболовами, тщетно пытавшимися выловить из зеленоватой воды полудохлых ротанов, а затем медленно раздевался и с разбега прыгал «солдатиком» в воду. Он делал «круг почёта» вдоль отвесных глинистых берегов водоёма и опять возвращался к мосткам. Растеревшись докрасна полотенцем, он мелкой рысцой пробегал несколько раз вокруг пруда и садился на мостках, чтобы слегка поразмышлять в основном о том, что сделано и что ещё нужно будет сделать в течение предстоящего дня.
Мысли о прожитом тут в голову не приходили, для этого было особое место дом. Лесной пруд почему-то настраивал его мозг на самые приземлённые и будничные дела, а если что из прошлого и вспоминалось, то самое-самое последнее, на поверхности лежащее: болезнь, смерть и похороны жены, ремонт прохудившейся крыши. Потеря жены сплошным и высоким забором отделила всё прожитое, и память была не в силах перелезть через него.
Сегодня он оказался единственным живым существом у пруда.
С поверхности воды поднимались клубы пара. Если хорошенько присмотреться, то можно было представить, что кто-то снял крышку с готовой вот-вот закипеть кастрюльки и забыл её опять закрыть. И вот теперь вода в ней постепенно остывает, а струйки пара становятся всё тоньше и тоньше и скоро совсем исчезнут.
Он бултыхнулся в тёплую после дождя воду и с удовольствием искупался. Когда закончил обычную процедуру, присел на мостки, подобрав под себя ноги и положив голову на колени. От головы к телу пробежала приятная нега так было в детстве, когда мать гладила его по голове, чтобы успокоить или помочь поскорее заснуть. Он закрыл глаза и сразу окунулся в мягкое и приятное розовое облако. Он не мог сказать, сколько времени находился в таком полудрёмном состоянии, но вздрогнул оттого, что его позвали:
Альёша! Где же ты? Альёша, иди ко мне милый!
Что за чертовщина!
Какой Алёша? Здесь нет никого, кто носит это имя. Так звали когда-то одного человека. То есть, собственно его Но это было там, и кто здесь, в ста километрах от Москвы, в затерянном в лесах и огородах дачном посёлке, спустя столько времени мог узнать об этом?
Ну, что же ты, Альёша? Ты меня слышишь?
Он протёр глаза, оглянулся вокруг него сгрудились молчаливые деревья и больше никого. Хотя нет, подожди, вон там, кажется, мелькнуло белое платье.
Тина! Неужели это ты? Тина! закричал он и бросился в лес.
Да, это она, его Тина! Она одета в его любимое белое в розовую полоску платье, её роскошные светло-шёлковые волосы выбились из-под соломенной шляпки, в руках китайский зонтик. Боже мой! Почему деревья встали у него на пути, и отчего она так быстро идёт? Она ведь сейчас исчезнет в лесу, и тогда он её никогда больше не увидит!
Тина! Подожди! Я сейчас!
Он рванулся сквозь кусты дикого орешника, оцарапал до крови лоб, но выбрался, наконец, на полянку и в отчаянии протянул к убегающей фигуре руки:
Тина! Стой, не уходи!
Фигура неожиданно остановилась и обернулась:
Гражданин! Как вам не стыдно преследовать одинокую женщину! Ведь вы уж вроде бы и не в таком возрасте, чтобы
Перед ним стояла молодая симпатичная незнакомка с корзиной в руках, на дне которой лежали два свежесрезанных подосиновика.
Простите Мне показалось Он схватился за горло, покраснел и закашлялся.
Странный какой-то, сказала незнакомка, развернулась и ушла собирать грибы.
Он постоял, посмотрел ей вслед и медленно побрёл обратно. Дом он бросился на кровать и не вставал с неё до тех пор, пока не стало смеркаться. Чувство стыда и глубокого раскаяния мешало ему оторвать голову от подушки и открыть глаза.
Надежда Степановна! Вы дома?
Он стоит на крыльце и громко и часто стучит кулаком в закрытую дверь. В одной из комнат вспыхивает свет, слышны торопливые тяжёлые шаги, хриплый голос «кто там?» и дверь, наконец, распахивается. На пороге появляется испуганное лицо Мельковой.
Иван Алексеевич? Это вы? А я уж подумала Что случилось?
Ничего. Я уезжаю в город, могу там задержаться. Хотел бы оставить вам ключи. Вас не затруднит завтра вечером полить цветы в доме?
Да куда вы, на ночь глядя?
Так вы согласны? Вот держите. Вода в ведрах на веранде. До свидания.
И как же вы вот так прямо?
Не оглядываясь, он уходит по дорожке и исчезает в темноте, сопровождаемый предупреждением Мельковой о том, что электрички уже вряд ли ходят. Он и сам знает, что уже поздно, и он рискует не успеть на последний поезд, поэтому ускоряет шаг. После дождя земля ещё не просохла, кругом лужи, ноги разъезжаются в разные стороны, и он только случайно сохраняет равновесие и не приземляется в одну из них. Наконец он выбирается на асфальт и выходит на финишную прямую. Впереди мелькают огни станции. Кажется, он успевает никаких поездов его обострённый слух, пока он шлёпал по лужам, не уловил.