В 8 утра. Ещё час ждать, ответил дед.
А есть так хотелось! Такого сильного голода я давно не испытывал. Что значит молодой организм. А мозги старые. Передо мной здесь такие возможности открываются исключительные. Рациональная часть моей личности все еще отказывалась до конца поверить в произошедшее. А вот эмоции давали о себе знать. Периодически ловил себя на том, что испытываю что-то похожее на эйфорию, ловя кайф от ощущения молодости, силы, бурлящей в жилах энергии.
И всё же. Почему ты, братец Пашка, с моста прыгнул? С высоты своего опыта я видел только одну объективную причину для такого поступка: смертельная болезнь с мучительным концом. Со всем остальным можно и нужно жить.
Хотя в юности любой мало-мальский стресс воспринимается как трагедия вселенского масштаба.
Я прикидывал варианты «трагедий», с которыми мог столкнуться Пашка.
Первое, что пришло в голову: несчастная любовь. Влюбился паренек в девицу стервозную. Сам-то с виду неказист, шансы закадрить не самые лучшие, мягко говоря. А она может еще поиздевалась как-то или условие какое поставила невыполнимое. Мог пойти с горя и сигануть. Хотя, конечно, такой сценарий говорит не в пользу Пашкиного характера. Глупость откровенную спорол.
Второе: с родителями не повезло, они алкаши или психопаты. Но всегда можно сбежать от них, поступив учиться куда-нибудь, где есть общага. Да хоть в суворовское училище.
Третье: в школе с учителями или одноклассниками проблемы. Смотри вариант номер два.
Безвыходных положений не бывает.
В палату заглянул Ефремов и кивком головы вызвал в коридор Николаева. Коротко проинструктировал его о чём-то и ушёл. Иван вернулся на свою кровать и опять закурил.
У меня уже в горле першит от дыма и глаза слезятся. Ну ничего. Скоро у них сигареты закончатся.
Из коридора послышался громкий стук каблуков, в комнату почти вбежала женщина лет пятидесяти плюс-минус. Выше среднего роста, тёмно русая, стройная, миловидная. Ей бы выспаться и была бы красавица.
Павлик! Сынок! бросилась она ко мне.
Я резко сел в койке. Вот так номер. Это моя матушка. Она присела рядом, обняла меня и расплакалась. В дверях показался Ефремов.
Ну-ну, обнял я её за плечи, всё хорошо.
Ты не пришёл вчера домой! сквозь слёзы жаловалась матушка. Я ходила к участковому. А ночью позвонили, сказали, что ты в реку упал, и тебя отвезли в больницу.
В реку упал хорошо сказано. Она не знает, что я сам прыгнул? Или не хочет говорить при всех? Я взглянул на старшего сержанта. Он молча стоял в дверях и многозначительно сверлил меня взглядом. Что-то тут не то.
Ну упал, так упал.
Тут такое дело, начал я. Похоже, я вчера головой сильно ударился. Короче, не помню я ничего. Совсем ничего.
Как?! опять зарыдала почти уже успокоившаяся мать.
Как-то так, не нашелся я, что ей ответить.
Матушка оглянулась на Ефремова. Тот только развёл руками.
Но что-то же ты помнишь?! в надежде спросила она.
Последние несколько часов помню. И всё, соврал я.
Как же так?! прижала она к губам непонятно откуда взявшийся тряпичный носовой платок. Но это же пройдёт?
Матушка опять оглянулась на старшего сержанта. Тот пожал плечами.
Вы бы к доктору зашли, подсказал он ей.
Да-да, сказала матушка, вставая, иду!
Она вышла из палаты. Мне она понравилась. Мягкая, нежная, немного неуверенная. Обо мне так искренне беспокоится! Это так трогательно.
Я посмотрел на старшего сержанта. Он стоял, опершись на дверной косяк, и курил!
А можно мне в палату для некурящих? спросил я.
Ты будешь лежать здесь. Под присмотром Николаева, тихо, но жёстко ответил Ефремов. Или мы с доктором дадим ход твоему делу, и ты ляжешь в психушку, проговорил он с нажимом. И тебя поставят на учёт. Выбирай.
У меня челюсть отвисла. Так меня здесь опекают? Исправляют мои ошибки? Не дают пацану испортить себе жизнь? За какие такие заслуги? Или не так: за чьи заслуги? Явно не Пашки Ивлева. Похоже, у меня батя здесь в авторитете.
И мама у Пашки хорошая. Так что родители-придурки это похоже не его случай. Причину Пашкиной «трагедии» надо искать в другом.
В палату вернулась мама. Лицо ее было встревожено. Она села ко мне на койку и погладила по голове.
Я на работу. Скоро придёт бабушка, принесет поесть и тёплые вещи, сказала она, поцеловав меня в лоб.
О, ещё и бабушка есть. Парень вообще в шоколаде.
Матушка ушла. А я лежал и обдумывал ситуацию.
Как настроение? подсел ко мне Николаев. Ему явно что-то было нужно.
Нормально, ответил я, вопросительно взглянув на него.
Как самочувствие?
Нормально.
А с моста вчера чего сиганул?
Я не помню. Может, я поскользнулся и нечаянно упал?
Конечно, задумчиво проговорил Иван. Нечаянно через перила перелез
Я честно не помню. Может, конфликт какой-то с кем-то? Ты ничего не слышал? спросил я.
Нет.
Может, в школе что? не терял надежду я.
Не знаю.
Может у меня любовь безответная?
Гадать можно до второго пришествия, оборвал меня Иван.
А кстати, какое сегодня число?
11 февраля.
Семьдесят первый год?
Ну а какой же?
Я так, уточнил просто.
Завтрак! послышался в коридоре зычный женский голос.
О! Поедим! обрадовался я. Пойдемте?
Куда? хором спросили Митрич и Иван.
На завтрак.
Сиди. Сюда принесут, осадил меня дед и сел в кровати. Он вообще мало ходил. Видимо, лиса его сильно потрепала.
Я ждал, сидя на кровати и нетерпеливо потирая руки о колени. Вскоре дородная высокая хохотушка, похожая на Нонну Мордюкову, в белом халате с темной косой, торчащей из-под белой косынки, вкатила в палату двухуровневую тележку, похожую на сервировочный столик на колесиках.
На тележке сверху я разглядел разваренную гречневую кашу в мисках из нержавейки. На втором уровне стояли кружки, накрытые подносом с хлебом. На каждом ломтике хлеба маленький кусочек масла.
Проголодались?! громко спросила буфетчица. Налетай!
С её появлением как будто ураган в палату ворвался. Хохотушка проворно расставляла нам миски с кашей и кружки по высоким табуреткам у изголовья коек. Потом положила каждому на кружку ломтик хлеба с маслом.
Приятного аппетита! хохотнула она и скрылась в коридоре со своей тележкой.
Я был очень голоден. Жидкая каша закончилась быстро. Ложки у меня не было, и я кашу просто выпил и вылизал миску. Чай я выпил еще перед кашей, так как не пил со вчерашнего вечера. Дожевывая несчастный ломтик хлеба вместе с кусочком масла, я огляделся вокруг.
Митрич, заметив мой голодный взгляд, предложил мне свою кашу, так и стоявшую нетронутой на его прикроватном табурете.
А ты? спросил я его для приличия, находясь на низком старте у своей койки. Митрич только махнул рукой.
Вторая тарелка с кашей продержалась чуть больше, её я вылизывал уже не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Сложив пустые миски одна в другую, я, наконец-то, заметил, как переглядываются Иван и Митрич.
Аппетит хороший. с усмешкой сказал Иван.
Мне было всё равно. Утолив голод, я почувствовал острое желание взять под контроль свою новую жизнь. Я подсел к Ивану.
Как думаешь, долго мне здесь ещё торчать? спросил я его.
Если бы ты мог мне объяснить, по какой причине вчера с моста сиганул, я бы знал, что тебе ответить, сказал он серьезно. А так, пока мы не выясним, что тебя заставило это сделать, будешь сидеть здесь.
Но почему? Я же не собираюсь повторять попытку.
Это ты не помнишь ничего. А если вспомнишь?
А если не вспомню?
А не важно! Причина никуда не делась. Ты просто о ней забыл. Выйдешь из больницы, она сама о себе напомнит. И опять здравствуй, мост.
Логично, ответил я. Хотя, нет! Сейчас я уже, наверное, смог бы разобраться с любой проблемой.
Да что ты, язвительно ответил Иван.
Я не обиделся. Учитывая, как я сейчас выгляжу, это действительно прозвучало самонадеянно.
Мне кажется, не обязательно именно в больнице отсиживаться. Думаю, дома тоже безопасно. Вряд ли причина там.