И произошло то, что должно было произойти между свободными от каких-то обязательств мужчиной и женщиной, имевших друг к другу интерес; она дрожала всем телом от её захлестывающей чувственности, от которой мозги немели, и всякая мысль была ничтожной, когда слышала сквозь помутненное сознание одно слово ее «любят!»; и после этого всё остальное, происходившее в мире, становилось совершенно неважным, даже ничтожным.
Но тайное и есть тайное, не явное, и Арумова не могла знать, даже догадываться, что изначальный интерес у Розенского был вовсе не к ней, уставшей от одиночества женщине, желающей устроить свою жизнь. Она, конечно, могла бы задуматься, что такого в ней увидел мужчина младше ее, чем она обратила на себя внимание? Но разве это было важно, когда она чувствовала его внимание? Наоборот, ей это льстило, давало надежду, что еще не всё в жизни прошло, что желанна и любима, что интересы теперь у них должны появиться тоже общие, потому как они стали одним целым.
Большинство людей, знавших Арумову мало, только со стороны, судивших о ней по материальному достатку и положению в обществе, а она всегда была при хорошей должности, считали ее баловнем судьбы. Сама Арумова так не думала. Выросла она в семье мелких служащих, где было принято считать каждую копейку в скромном бюджете, не позволявшем тратить даже на лишнюю игрушку из-за постоянной бережливости. Мать служила бухгалтером на заводе, имела дело с деньгами, но сама этих денег не имела. Отец дослужился до старшины в одной из воинских частей, где имел должность заведующего складом амуниции, которая только и была нужна военным, да разве еще пользовалась спросом у охотников и рыболовов, но тщательно учитывалась, каждая портянка и пуговица выдавались под роспись в особом журнале. Он горевал по этому поводу, мечтая получить другой склад поинтереснее, военного довольствия и продовольствия, где было больше возможности как-то разжиться, чем с его униформой, спиртом например, который можно не долить, а от куска маргарина отрезать на кухню меньше, пшена или сахара недосыпать и прочее, всё это могло бы дать немалую прибыль для себя и семьи. Но там служил другой старшина свояк командира части, и, разумеется, получить эту должность было не легче, чем должность генеральскую. И всё же в семье случался праздник, когда мать, помимо одного оклада, вдруг получала премию; а старшина умудрялся, несмотря на строгий учет, иной раз что-то списать, кому-то не отдать, а затем продать ботинки или бушлат рыболовам и охотникам, тогда в семье появлялись дополнительные деньги.
До поры Анна не знала, как появляются неожиданные для бюджета семьи деньги, но, повзрослев, узнала, что премия, оказывается, выплачивалась из экономии заработной платы работникам, которым в течение года постоянно что-то «забывали» начислять либо от которых просто скрывали истинные тарифы, разряды и другое, а военную амуницию в магазине хотя не продавали, но все рыбаки и охотники их городка знали, что есть старшина Арумов, который ею заведует. Родители её не атеисты, не верующие, не мудрствовавшие много по поводу того, что есть грех, а что не грех, подобной метафизикой ни себе голову не забивали, ни дочери, не уделяя этому внимания в ее воспитании, считая, что не нужно даже тратить время на такую чепуху, а просто жить, чтобы было что каждый день есть, пить, одеть. И Арумова, взрослея, чем дольше жила, понимала, что бережливость и скромность равны бедности, а хорошо жить можно, если поступать хотя бы чуть-чуть не по установленным правилам. К этому не сразу привыкаешь, потому как есть в каждом человеке чуть-чуть совести от природы, но когда привыкнешь, то природные «чуть-чуть» само собой как-то проходят, а в человеке укореняется-устанавливается приобретенное от социума, среди которого он живёт.
Она сначала по настоянию родителей училась в торгово-кулинарном техникуме на технолога, чтобы получить специальность, с которой никогда не будешь голодать. Потом поступила в институт торговли, чтобы быть не только сытой, но и попасть в устоявшуюся (если не специально устроенную) в государстве систему распределения постоянного дефицита средств жизни, руководить теми, кто всегда при еде, питье и других материальных благах и без чего не может обходиться ни один человек. Ей удалось устроиться в этой системе, обзавестись кучей нужных людей, что было важно не только в ее время, но и актуально во все времена. Став директором крупного торгового управления, её возможности и вовсе стали неограниченны; она, вспоминая родителей, про себя только улыбалась, думая о том, как скромны были их возможности, чтобы более-менее жить и не тужить, чтобы было каждый день что есть, пить, одеть. Всё, казалось бы, имелось у нее, и достаток, и такое даже появившееся неожиданно для неё самой качество, как желание облагодетельствовать кого-либо, не совсем, правда, искреннее, потому что нравилось, когда в ответ хвалили и благодарили, и это было как елей на её тщеславие. Но подводила привычка поступать чуть-чуть не по установленным правилам, от которой было трудно отвыкнуть.
Ох уж этот установленный с незапамятных времен modus vixi (образ жить) красиво! Очень она любила жить красиво а кто не любит из тех, кто имеет такую возможность?.. Особенно нравилось теплое море, чистый воздух и много солнца, которых не было или не хватало в большом, тесном и душном городе. Её финансовые возможности вполне позволяли бывать в любимой Ялте или Кавказской Ривьере хоть несколько раз в году; но зачем было тратиться на недешёвый отдых, если она директор крупного торгового управления. В ее подчинении были сотни работников, обслуживающих магазины, склады, палатки и прочие торговые предприятия. Государство в лице профсоюзов тоже любило продемонстрировать, что заботится о работниках, и в торговое управление приходили путёвки, по которым можно было поехать в санатории и дома отдыха. Но слишком много было работников, а мало путёвок. Арумова трудный вопрос по распределению путёвок решала по-своему, чтобы не вносить раздор среди работников и исключить между ними такое плохое качество, как зависть, это когда кто-то едет на море, а кто-то не едет. Она совсем перестала выдавать простым работникам путевки, их «распределяли» её «ручные» отдел кадров и председатель профсоюза втихую, между руководством и собой. Продолжалось так не один год, но, как водится, объявился правдолюбец, решивший нарушить устоявшийся порядок с путёвками, написал анонимку о злоупотреблении директора Арумовой. Приехала в ее торг комиссия. Факты подтвердились. Как-то надо было реагировать, несмотря на нежелание начальства наказывать обаятельную, всех устраивающую в качестве директора женщину, её в результате тихо освободили от занимаемой должности, но вскоре доверили руководить другим управлением «Спортлото».
Разумеется, Арумова скучала по прежней должности, поначалу горевала в новом управлении, потому как сразу не могла понять, для чего вообще нужна эта организация. Но ей объяснили, она всё поняла и была несказанно удивлена, как, оказывается, ничего не производя, затрачивая минимум средств на устройство «Спортлото», государство получало баснословные доходы, сопоставимые с прибылью какой-нибудь отрасли промышленности. Оборотная, моральная сторона никого не волновала. Если, например, «пьяные» деньги собирались за счет продажи населению спиртного и эта тема время от времени хоть как-то обсуждалась и возникала в стране очередная кампанейщина «борьбы с алкоголизмом», то в «Спортлото» без комментариев эксплуатировалось и поощрялось такое низменное качество человека или порок, как желание жить на дармовщину и страсть наживы. Лицемерно утверждалось, что в аббревиатуре «Спортлото», слово «спорт» хотя бы и использовалось исключительно для рекламы, как если бы это был действительно какой-то вид спорта, но все средства от игры идут на развитие спорта.