Утро для себя он перенёс на послеобеденное время, когда за окнами уже играло солнышко, а ребятня спешила с уроков; физик тогда просыпался с неизменно гудящей головой, вырубал уставший телевизор, шарил в поисках недопитого, заваривал быстрый кофе, погружаясь в ВК. Потом пытался соорудить что-нибудь поесть, шёл затариваться, пил, ругался с матерью, приходившей каждый вечер и пытавшейся внушить сыну всякие правильности, расшевелить.
И таким макаром жизнь доходила до крайней точки, рушилась; так бездарно и страшно пропадали молодость, талант, задор, раздавленные простой системой, созданной самыми обычными людьми, которые её подпитывали, укрепляли, холили и одновременно ненавидели, и мечтали о её разрушении. Странная это была система, странные люди, странные обстоятельства. Наверное, ему нужно было попытаться подстроиться, быть как все, но он не смог вписаться. Хотя, конечно, вполне можно было закрыть глаза и размеренно идти дальше, как шествовали десятки и сотни других. Но и противовес найти тоже не мог. Поэтому выходило, что они все там в учительских, они мудрее: высунут нос из системы, не увидят другого берега и юрк обратно, махнут рукой, глаза прищурят и живут себе дальше. А он слишком далеко нос высунул, так далеко, что силы юркнуть обратно уже не осталось.
Вот и сиди теперь один с носом, показывал учитель себе язык в зеркало, открывая очередного «дизеля».
В замочной скважине скрипнул ключ.
О, пришли мне уроки морали преподавать, встретил он мать в прихожей.
Ирод, вместо приветствия бросила она в сердцах, снимая пальто.
Физик подхватил принесённые матерью пакеты «пятёрочки» и прошествовал на кухню.
Сын! Ну сколько можно? с горечью спросила Анна Сергеевна, сделав ставший привычным обход по квартире за диван, под стол были запрятаны пустые бутылки, в холодильнике имелся запас.
Мам, не начинай, поморщился физик.
Вон даже Оксана звонила, словно не слыша его продолжала мать, и до неё донеслось, все в курсе уже, что ты спиваешься
Ей-то какое дело? хмыкнул физик
Да вот уж какое-то, ворчливо заметила Анна Сергеевна, разбирая продукты.
Всё равно, равнодушно ответил физик, нарезая сыр, пошла она
Сын, вдруг так серьёзно сказала Анна Сергеевна, подсаживаясь к столу, слушай, а может тебе вернуться, а? Ты прости меня, дуру, что сорвала тебя с места, на свою голову
Анна Сергеевна корила себя в происходящем неимоверно; вот не начни она причитать, как тяжело ей стало с отцом, его и по больничным этажам водить, и домой на четвёртый затащить, и искупатьДа разве ж это проблемы, причитала она сама себе сейчас, да справилась бы, ох, что наделала. А вышло, что сыну сама дорожку не ту указала.
Мам, Юрий поморщился, больше всего на свете не любил эти материны причитания и самобичевания всё норм будет
Но норм пока что не получалось, получалось пить, да иногда к друзьям заруливать. Например, к Мишке. Михаил был такой правильный и простой человек, так у него всё складно и понятно выходило, вмиг все проблемы и непонятки расползались по нужным полочкам Как-то Юрий Алексеевич вычитал в интернете интересную фразу «У каждого своего рая». Так вот к Михаилу это высказывание относилось на все сто, он жил в своём мире, засаживал в округе всё сиренью, любимой им до одури и не переживал ни по какому поводу, не касающегося его мирка. И Юрий Алексеевич любил с ним при случае встречаться, поболтать; после этих разговоров становилось спокойнее и лучше. Любой вопрос Михаил выворачивал нужным боком и решал.
Тьфу, морщился друг, когда физик рассказывал ему иногда о творимых школьными дамочками бедах, сдалось тебе с бабами разбираться. Вырастут щенята, сами решат на какой им куст ссать. Пусть бабьё тешится, а ты свою линию гни, не смотри в их сторону. Жизнь штука витиеватая, но цель у неё одна, так что как ни крути, а куда нужно, туда ребёнок и дойдёт. Работай давай, учи своей физике, физика это дело. И не заморачивайся
И учитель, сидя с Михаилом у него на веранде под огромными старыми кустами сирени или помогая чистить от снега двор, думал: а и впрямь, что это я? моё дело знания дать, всё остальное там игра, а меня уж эти игры явно не касаются
Вот и в один из дней этого беспутого февраля проходя по Восточной, где в ряд выстроились частные домишки, Юрий встретил друга. Тот, лохматый, перепачканный в строительной смеси и пыли, раскатывал на брёвна небольшой старенький дом, купленный им недавно.
Со злости, недолго думая, Юрий Алексеевич вызвался помогать. Работа была тяжёлая, но это и приводило в агрессивный восторг Юрия Алексеевича, ему необходимо было сейчас перебить свои мысли физическим трудом.
Дом, построенный ещё в начале пятидесятых, когда строили на века, крепко и надёжно, был из брёвен, метров по семь в длину, да для верности прихваченных скобами. Сначала Юрий Алексеевич с другом, забравшись на лестницы, ломиками брёвна поднимали, отрывая скобы и мох, потом нажимали с силой, напирали и сбрасывали вниз. Брёвна падали, глухо ударяясь о землю, какие-то от удара трескались на две части, какие-то выдерживали. Потом их оттаскивали, взявшись с разных сторон, и складывали поодаль друг на друга, для распила на дрова. Когда мужчины разобрали почти всё до фундамента, и на улице уже начинало темнеть, пора было отдыхать.
Михаил позвал Юрия Алексеевича уважить его и в знак благодарности за помощь немного посидеть. Они устроились под навесом полуразобранного сарая, окрестив огромную чурку в стол. На город хлынуло щемящее провинциальное умиротворение вечера, приглушённее стали звуки мира людей и выразительнее, звучнее заиграла природа: вороньё с криками что-то делили в огородах, временами устраивали переклички и собаки то где-то далеко, то совсем рядом в соседнем дворе.
Домой Юрий Алексеевич пришёл поздно, очень уставший, но довольный; физическая работа придавала своеобразный новый дух, силу, благодать; труд будто встряхнул его, вырывая из скудности жизни, вливая другое мироощущение. Юрий Алексеевич зашёл в квартиру, сбросил в угол запылившуюся одежду, даже запамятовав достать из внутреннего кармана куртки оставшуюся бутылку. Потом долго мылся, пофыркивая и улыбаясь, и уснул крепким здоровым сном под бубнёш телевизора, сунув телефон под подушку.
А на утро, разбуженный рано-рано вспышкой света и грохотом, он выбежал в подъезд и домой уже вернуться не смог.
Часть 2
Глава 1
Юрия Алексеевича кто-то тряс за рукав; сознание постепенно начало проясняться, он открыл глаза. «Хорошо, что очухался, первое, что подумал он, и плохо, что снова здесь» Рядом стояла Анюта, пытаясь его поднять:
Эй, эй, вставай, говорила же быстрее нужно, медлить никак нельзя
Она подала руку, чтобы помочь ему встать. Ничего страшного, правда, с ним не случилось жив, цел.
С непривычки я, это.. проговорил физик, отстраняя её руку: с чего вдруг ему помогать.
Аня выпрямилась, отступила назад.
Долго я здесь? Спросил он, поднимаясь
Минут тридцать всё длилось.
И что, часто так бывает?
Аня ещё немного отступила назад, недоверчиво и с тревогой посматривая на собеседника:
Каждый день..
Каждый день? Удивление его было настолько искренним, что у Ани впервые промелькнуло в душе что-то вроде доверия.
Вы правда, что ли не из города и не из шёпотом спросила она, пытаясь подобрать нужные слова, но подходящие слова к описанию данной ситуации, никак не находились.
Да, ответил физик, сам в шоке, но это так
Аня! Звонко раздалось в подъезде. Капитолина Сергеевна высунулась из квартиры и деловито осмотрела молодежь.
Перед Юрием Алексеевичем предстала немолодая женщина в пуховом платке, повязанном под грудь, в ворохе длинных юбок, надетых друг на друга, и обрезанных валенках, в народе такие называют чуни. Усталое впалое лицо её было изрезано морщинками, но удивительны на этом лице были большие голубые глаза. Скорбь и потери состарили её, но ничего не смогли сделать с красивыми лучистыми глаза, пусть и такими печальными сейчас.