Кто последний?
Я, дама с дешёвым воротником.
Вы крайняя?
Да, я последняя, грамотный ответ Эндэ неграмотной бабке.
Теперь к витрине. Мякоти нет. Но никто не уходит.
Подрубят?
Одна кивает угрюмо, мол, «подрубят, но не для тебя». Первые держат оборону. И тут лёгкий вздох народа. Мясник с тачкой доверху. Продавец в окровавленном халате выкладывает товар в витрину. Много и на щи, и на котлеты Первые отпихивают: «Она не стояла!» Вывод: ценный товар добудет на третьей подрубке.
Наталья Денисовна! окрик в толпе. Папа был Дионисом.
Пантелеймоновна (трудно выговорить!)
Добрый день, Лена!
Я заняла на эту тётеньку (так Лена титулует Эндэ).
Вы не говорили, кто с вами! какая-то плебейка, а платок на ней новый.
Правое ухо ледяное. Пантелеймоновне надо к сыну на улицу Нагорную. Удивительно, не переименуют. Библия: «Нагорная страна, град Иудин». По «Закону божьему» у Натали «удовлетворительно», и то благодаря доброте преподавателя, батюшке Лузинской церкви.
Она на втором закруте, когда соседка с Нагорной. Рот прыгает:
Люди убиты! И ребёнок! Мальчик!
Её сын (имя Пантелеймон, как у деда) даёт направление в ловле убийц.
И Энде на Нагорную!
Толпа. Какая-то мадам тараторит:
С ними мы не общались. Культурные, таких, да убить
За богатство В меховой воротник.
Какое богатство! у другого открытое для холода и для людей лицо. Родители на мотоцикле, парню торгуют мою колымагу. Были ли бы богатыми, «Волгу» бы Он будто жалеет, что убитым не хватало денег на дорогое авто.
И тут вновь снег Деревья белые. Рябина, клён, берёза Машина милиционеров у калитки. На одном окне фанера: убийцы вламывались?
Обратно.
Идёт медленно площадью имени одна тысяча девятьсот пятого года. Правильно таким годом именовать главную площадь города? Но не тем назовут! Её родной Вознесенский проспект улица имени Фарбера, вернее двух братьев. Обворовав контору рудника, которым в давние годы владел её прадед, убегают с деньгами в неведомом никому направлении
Пруд белая равнина. Тропинка от берега до берега. Видна церковь, где её крестили, где отпевали мама, где венчались они с Пьером, и где теперь колокола нет, молится о родных, о ныне убиенных, хотя в бога она не верит. Да, её сон к гибели этих евреев (национальность кто-то назвал в толпе)! Огромная лунка! Не Мишель ли?
Дома с Петром и правнуком обедают. Щи объедение. Картофельные котлеты пышные, а соус! Умеет готовить работница Дома Моды, где выходит на подиум для демонстрации моделей. Пётр укладывает ребёнка на дневной отдых. И, наконец, она говорит ему о трагедии в городе. Пётр белеет так, будто упадёт в обморок. Непонятная реакция.
Она дремлет: плед тёплый.
Гарнир к котлетам картофель, который ребята хранят в дровянике.
Варя с работы, и в кухню. Кости, отделив от мякоти, на варку бульона.
Мишель голодный, но идёт к Артуру. Метроном ему, якобы, для обмена на деталь. Артур будет делать у них сток! Но об этом как-то мимоходом, а ведь революция в их быту. Младший внук с младых ногтей выдумщик.
Во время ужина по радио камерный концерт.
Эндэ светски отмечает:
Екатеринбург был до Октябрьской революции музыкальным городом.
Он и теперь музыкальный, парирует Жанна.
Далее только радио.
Опять на кухне. Варя крутит мясорубку Эндэ проталкивает мясо. Мякоть на голубцы, которые великолепно готовит модель.
Чаепитие: варенье, баранки, рахат-лукум, купленный Варей в кондитерской напротив энкавэдэ. Перед сном мытьё. Варя ребёнка. Убаюкав его, сама. Потом Н.Д., за ней Жанна, а потом внуки, они и выливают из вёдер. Бак наполняют для подогрева воды. Пётр молодец! Отладил быт с учётом умения каждого.
Наконец, у тёплого бока голландки в вольтеровском кресле. Беруши. И никаких звуков. В давние времена у первых авто громкие гудки, ныне не так.
В местной печати много знакомых имён.
«Торговый дом: Второвы и сыновья»; «Строгановы, золотые прииски»; «Афонина, валенные сапоги» «Гастрономические магазины Топорищева. Белозёрские снетки, корюшка, копчушка, зернистая и кетовая икра. Все виды свежей рыбы. Волжская осетрина». «Базарные цены на одиннадцатое сентября 1913 года, среда. Мука пшеничная, пуд рубль девяносто пять. Мясо, фунт пятнадцать копеек. Масло сливочное сорок пять; сметана, крынка сорок; молоко, одна четвёртая ведра двадцать пять копеек. Яйца, сотня два двадцать. Огурцы сотня рубль девяносто пять». «Мужские сорочки белые и цветные. Генрих Перети».
Хорошо было до Октябрьской революции! Много еды и вещей! Как представительница богатых, иногда забывает о том, как жилось беднякам, которые эту еду не ели и эти вещи не покупали.
31 января, пятница
Кромкин
Вид на внутренний двор тюрьмы, на «внутрянку» (так говорят те, кого выводят туда гулять). Ряды проволоки, бойницы окошек. «Будь я музыкантом, дорогие мама и папа, не имел бы кабинет с видом на тюрьму».
Привет, Степан. Давай информацию
«Горшковы. Пенсионеры. Дочь кондитер, её супруг недавно в армии два года Никакого криминала. И никто им на глаза не попался. К тебе едут, но никаких новых фактов, уверяю тебя».
Ты ко мне когда?
«Вот-вот буду»
Вы Горшкова Людмила Ивановна, соседка Хамкиных?
Да, забор один
Эразм Хамкин, убитый (горло одна огромная рана), в дневнике (общая тетрадь, но эта личная): «Домашние идиотизмы. В «Продуктах» мама набирает овощей, яблок, трёхлитровую банку томатного сока Горшкова, вроде, культурная тётка: «Богатая вы, так много берёте». Мама ей в ответ: Если б я была богатой, не ходила бы в пальто с еденым молью воротником И напротив дома это вылилось в кагал[20]. А во вторник мама и папа не могут въехать во двор. У ворот фанерка с гвоздями (для сдува шину мотоцикла)»
Дом Хамкиных на углу. Рядом Горшковы («один забор»). Напротив: «Продукты» (работает с девяти утра до восемнадцати), левее от него дом Хабибулиных, детсад, где вечером нет детей, только сторож. Удивительно удобно для налёта на Хамкиных, ведь сторож, наверняка, не сторожит их дом.
Никто не болтался у номера тридцать три?
Так наблюдать в окно как-то неловко.
Нов этот раз
Переулок Тихий перпендикулярен не тихой улице Репина. А на улице Нагорной, ей параллельной, минимум движения.
Тарахтение мотора Легковая
Время.
Двадцать тридцать, наверное
Новый факт (вопреки майору): кто-то приехал на убийство, как на ужин!
Марка?
«Волга».
Такси?
Темновато Выходят двое, стучат
Открыли им?
Не поняла
Её муж:
Меня супруга зовёт: «К Хамкиным кто-то» Автомашина прямо напротив их калитки. Выходят двое, идут тропинкой к дому
Какие на вид?
Парень под два метра
Горшковы не уверены, такси это или нет. Но и так наблюдение обоих равно наружке[21].
Степан Шуйков вбегает:
В коридоре какой-то франт.
Зять Горшковых. В модном пальто, алой кофте Томная мина. Охотно болтает:
Я повар, но работаю официантом в кафе «Театральное». Мама моя меня растила одна. У неё комната в центре. Но я на улице Нагорной с женой Ангелиной. Её родители
О ссоре давай
О какой ссоре? Меня в чём-то обвиняют?
Именно.
Я из-за тёщи. Она с Хамкиной ругалась. Алька мне говорит: «Эта гадина орёт на маму». Я ценю Людмилу Ивановну как преподавателя химии
и приткнул к воротам Хамкиных фанеру с гвоздями?
Согласен!
С тем, что Хамкина зарезал или, что фанеру?..
фанерку!
Кто это к дому убитых подрулил во время убийства?
У нас с Ангелиной окно на другую сторону!
Повар-официант уходит алый, как его джемпер.
А этот фрукт вполне годен для наводки! меняет мнение о «некриминальных» людях Степан. А чё за дела: кто там куда «подрулил»?!
У дома легковой автомобиль.
Да ты чё?! Так это банда!
Не уверен.
Моим орлам такого никто не выдал!
«Орлы» не спросили, глядит ли она в окно. Она знает: пялиться моветон. Но автомобилей в тёмное время на этой улице немного Давай о товарище, который на пожаре вертелся.
Так, родня
Кромкин читает:
«Я регулирую воду, а тут товарищ: Быстрей внутрь! Я ему: не мешайте. А он мне: Я член обкома партии « какой-то в папахе говорит: Входите, там люди» «Гражданин, одетый в тёмное пальто (на голове папаха), прорвался в дом, увидел мёртвую: Наверное, Фая». Увидев другой труп, говорит, что ему плохо»