Или вот еще: улегшись на спину и сведя ноги, она закрывала лицо ладонями, а грудь локтями. Это называлось у нее поиграть в первый раз. Видя в ее притворстве попытку подправить драматургию самой ранней, скандальной поры наших отношений, я охотно ей подыгрывал: зацеловывал лунные кисти и все что ниже вплоть до мраморных ступней. Войдя в роль дефлоратора, вдыхал целомудренную дрожь в молочные бедра, бережно раздвигал непонятливые ноги и, обласкав пугливое лоно, деликатно проникал в него. В ответ она удивленно вскрикивала, а после правдоподобно и жалобно стонала. В конце отнимала от лица руки и, глядя на меня с довольной улыбкой, тянулась ко мне губами. Памятуя опыт Софи, я поначалу считал, что таким театральным образом она тщится закрыть застарелый и, по сути, уже безобидный гештальт, если бы последующие события не обнаружили в ее лицедействе основания по-настоящему прискорбные.
В чулках она охальничала: усевшись в мое седло, выставляла себя напоказ, ворочала бедрами и, кривя смешливые губы, наслаждалась моими гримасами. То откидываясь, то упираясь в мою грудь, она постепенно разгонялась, глаза ее закатывались, голова запрокидывалась, неистовые бедра и стонущее дыхание частили. Уняв зуд, валилась на мои губы, а передохнув, шла на новый круг. И так до тех пор, пока не загоняла меня в судорожный тупик. После приподнималась и с невинной улыбкой наблюдала, как из нее на мой живот вытекают то, чем я ее наделил. Затем ложилась на лужу, ерзала по ней животом и говорила: «Все, теперь я приклеилась, и мы будем жить как сиамские близнецы!..»
Она разом отменила мою пуританскую философию и навязала свою, очень простую и ясную: смелость, которую женщина позволяет себе за деньги и которую позволяет по любви, с виду похожи, как две капли воды. Вся разница в химическом составе: в первом случае это мертвая вода, во втором живая. «Я так тебя люблю, что готова вывернуться наизнанку!» говорила после очередного извращения женщина, чье целомудрие я холил и лелеял даже в скотские времена. Ее навязчивое рвение выворачивало наизнанку далеко небезобидные вещи, а живая вода любви одухотворяла откровенную вульгарность. Да разве глядя на ее строгую, благородную красоту, можно было поверить, что в свободное от работы время она занимается совращением бывшего и будущего мужа?
В ее пропахшей духами прикроватной тумбочке поселился силиконовый фаллос, с чьим немилосердным усердием она меня вскоре познакомила. Ей, видите ли, было важно, чтобы я орлом испытал то, что испытывает решкой она. Как оказалось, помимо когнитивных у нее были и другие резоны. Помню как я, заливаясь краской, впервые в жизни оказался в роли принимающего. Меня корежило от боли, стыда и негодования, я корчился, рычал, царапал простыню, хватал распяленным ртом воздух и хрипел «Хватит!», а она с неожиданной сноровкой и мстительным прищуром мучила меня. До тех пор пока я, перехватив у нее игрушку, не убежал в туалет. Вернувшись, осыпал ее упреками.
Это тебе за нашу первую ночь, был ответ.
Ладно, в расчете, согласился я и поинтересовался, откуда игрушка. Из квартиры на Чистопрудном, где она регулярно удовлетворяла себя на ночь глядя, сообщила она. А что делать хоть плачь, хоть мужика заводи! И ведь пыталась. Два раза. Но дальше первого свидания сердце заходить отказывалось. «Это ты его заколдовал!» пряча глаза, призналась она.
На следующий день она вновь подвергла меня экзекуции, и если я упоминаю об этом, то лишь затем, чтобы возмущенным словом осветить кривизну произошедшей в ней перемены. Расчетливо и жестоко унизив меня, она сказала: «Это тебе за твою секретаршу!» а когда я вместо того, чтобы растерзать, пощадил ее, разочарованно обронила:
Ты даже разозлиться как следует не можешь!
Нет, вы только послушайте: оказывается, она надеялась, что я, разозлившись, укушу ее до крови, изнасилую, и она испытает эти ее чертовы антиоргазмы! Впору развести в замешательстве руками и воскликнуть: «Как же так ушла благонравной домохозяйкой, а вернулась законченной нимфоманкой!» Мне ничего не оставалось, как отнести ее ненасытное бесстыдство на счет долгого воздержания.
Однажды она уселась на меня и вместо того чтобы пуститься вскачь, сказала:
Я сейчас покажу тебе кое-что новенькое. Помпур называется.
Как, как? не понял я.
Пом-пур! повторила она тоном выше. Делается мышцами влагалища. Целая наука. Из гаремов к нам пришла. Я на игрушке специально для тебя тренировалась
И что я должен делать?
Ничего. Просто закрой глаза и наслаждайся.
Я закрыл глаза и приготовился наслаждаться. После короткой паузы последовала череда разной силы потискиваний.
Чувствуешь? испытующе смотрела на меня Лина.
Чувствую, отозвался я.
Где чувствуешь?
Э-э у самого корня.
А сейчас где? подтянула и распустила она живот.
Там же.
А должно быть посередине. А сейчас? заходил ходуном ее живот.
Извини, моя любимая одалиска, но все там же
А я метила в помпончик Подожди, давай еще!
Она уперлась руками в мою грудь, прогнула спину и от внутреннего усилия даже сморщилась.
Ну? с надеждой смотрела она на меня.
Я мог соврать, но не стал.
Там же, но очень, очень приятно!
Значит, не получается. Жаль, огорчилась она и собралась меня покинуть.
Не уходи, поупражняйся еще! попытался я ее удержать.
На султанах не упражняются покинула она меня, явно расстроенная.
Подчиняясь ее прихотям и сдавая, а точнее, осваивая одну позицию за другой, я всячески противился взлому ее ануса, к чему она меня неоднократно склоняла.
Нет, нет и нет! вспоминая Люси, категорически возражал я.
Ну мы только попробуем! Не надо далеко! Зайди чуть-чуть, и все! упрашивала она.
Господи, зачем тебе это?! смущенный ее одержимостью, спрашивал я.
Один раз она ответила: хочу знать, каково это. В другой раз сообщила, что дала себе слово обязательно это сделать, когда мы снова будем вместе. В третий раз заявила, что хочет чувствовать меня везде. В четвертый обронила: считай, что замаливаю грех. Когда же она в очередной раз объявила, что ищет унижения, я потерял терпение и посоветовал:
Если это тебе так важно, возьми игрушку и унизь себя сама!
Нет, это должна быть твоя игрушка! горячилась она. Ну, прошу тебя, ну, пожалуйста!
Видимо устав уговаривать, она однажды встала на колени и, сунув мне крем, велела: «Делай». Вы же знаете если женщина вбила себе что-то в голову, то освободить ее от этого может либо новый каприз, либо исполнение желания, либо эшафот. Я сделал все, чтобы умыть руки. Сперва попросил анус опомниться. Напомнил, что он последний оплот и хранитель нашего семейного целомудрия. В ответ мне возразили, что целомудрие хранится не в заднице, а в сердце. Тогда я предупредил, что ему, такому маленькому и нежному, будет так больно, так больно! В ответ услышал категоричное: «И не надо меня жалеть!». Тогда я, облагораживая его унижение, зацеловал круп, и чтобы отвлечь от него внимание сосредоточился на розовом сечении. В ответ меня одернули: «Не отвлекайся!» И тогда я, скрепя сердце, кремировал трут и трутовище (именно так, ибо с точки зрения русского языка у живого crème больше оснований кремировать, чем у мертвого cremare) и, удерживая пугливые бедра, проник в них на полвершка. Ягодицы Лины поджались, спина по-кошачьи выгнулась того и гляди зашипит! и она резко втянула воздух. Я предпринял вторую попытку снова тот же звук. Утопив себя на вершок, я спросил:
Чувствуешь меня?
Да, с натугой ответила она.
Еще?
Как хочешь, выдавила она сквозь зубы.
На память пришло жестокое наслаждение, с каким я унизил Люси, и мне вдруг захотелось преподать урок этой одержимой бесами женщине, с тем, чтобы навсегда отбить у нее охоту к сомнительным удовольствиям. Сопроводив короткие моральные колебания колебаниями физическими, я вдруг устыдился и покинул ее. Она с неожиданной прытью вскочила и унеслась, как я понял, в туалет. Вернувшись, легла ко мне спиной. Я обнял ее: