Смотрит прямо и просто. Ни укора, ни сожаления, ни вопроса, ни гнева всё понимает. Смотрит добрыми карими глазами и молчит. Он её простил, но она-то себя не простила.
Верно сказано: любовь, которую мы скрывали единственная боль, которая мучает нас. В первые же дни она заказала бронзовый медальон с его фотографией, обвитой прядкой чёрных волос. Носила не снимая, рядом с сердцем. Наивно полагала: хотя бы так они вместе.
Однажды пришла на плановый врачебный приём а в вырезе платья багровеет овальное пятнышко. Ожог. Нехотя призналась: раскаляла бронзовое тельце медальона на газовой горелке. Зачем? Чтобы жёг, как жгут воспоминания. Разве не в том предназначение этих нательных крошечных саркофагов? Это подобие миниатюрной вериги, способ самобичевания. Заживёт ранка снова наденет. Наморщив лоб, попросила совета:
Может, натирать медальон чем-нибудь жгучим, кислотой какой-нибудь?
Она может час и полтора смотреть фильм или читать книгу. И очнувшись, не вспомнить ни одного лица, ни одного произнесённого, прочитанного слова. Всё это время пребывала в мире, где её мальчик был жив. Это расплата: при его жизни мало думала о нём, не думала вовсе, рос как сорнячок на обочине. Задохнулся без любви ещё до своего ухода.
Мучительно припоминает: кем, чем она жила в те годы? Да ничем. Варилась в котле ежедневных ничтожных событий, кипела в серой пене страстей, погружалась на дно, овощем всплывала среди крупы и лаврового листа. Какое-то помрачение сознания длиною в полжизни. Тогда те события казались уровня мирового масштаба, поглощали без остатка мысли, чувства, нервы, время. Только сейчас до неё дошло, что события те были ничтожны, ничтожны, ничтожны!
Да, так что там про беспощадное время? Оно, как сито, отсеивает и проявляет истинные ценности: что было настоящее, что шелуха. Что имеем не храним, потерявши плачем. Человек, о котором она не думала совершенно сейчас за серпик его срезанного ногтя отдала бы весь мир. Хотя мир-то при чём, не вали с больной головы на здоровую.
Не проходит часа, чтобы не думала о нём. Он вытеснил всё, воскрес в её мыслях но какой ценой! Видеть на улице компании его юных ровесников гвоздь в сердце. Она опускает глаза и быстро идёт, почти бежит мимо. Ненавидит книги и фильмы про любовь он-то не успел её познать. Вообще, ненавидит, когда беспечные люди наслаждаются жизнью. Ненавидит и желает погасить солнце.
Такое поведение называется руминацией. Бесконечное и бесплодное, едкое обдумывание и переосмысление прошлых мыслей и поступков. Снова и снова прокручивает в голове события многолетней давности, возвращается в роковой день, в ту точку отсчёта. Когда ещё можно было всё изменить и исправить одним словом, одним объятием, мимолётным ласковым прикосновением. А теперь поздно, всё поздно.
Она раскачивается на стуле, обняв себя за худые плечи, устремив в никуда невидящий взгляд. Дети по шажку учатся общению с окружающими у неё обратный процесс. Видеть людей всё труднее. Впрочем, она и не стремится, блуждает в своём сумрачном лесу, не отвлекайте её. Когда с ней заговаривают, гримаска раздражения проскальзывает на лице. Она и со мной говорит нехотя. С порога раздвигает губы в вымученной усмешке:
Вот опять за рецептом. Сами поставили депрессию сами и лечите. А эти ваши богоспасительные беседы увольте. Мёртвому припарка.
Она запустила себя физически. Не принимает ванну, бельё меняет только когда напомнят. Пассажиры в трамвае, покрутив носом, отсаживаются от неё. Ей всё равно, что о ней думают и говорят. Какая теперь разница?
Вот так человек может исчахнуть, истаять, раствориться тенью, исчезнуть с лица земли. Запущен механизм скрытого «бархатного» самоуничтожения. Нужно что-то предпринять, вырвать из сумеречного мира, в котором она пребывает. Таблетки, уколы, стационар дважды в год ни о чём. Целыми днями лежит лицом к больничной стенке.
Живое существо рядом чем не соломинка? Я заговорил о котёнке или псинке махнула вялой рукой: «Увольте, только этого добра не хватало».
Во дворе кто-то забросил на заснеженное дерево, на нижний сук детскую рукавичку маленькую, потрёпанную. Такой никто и не хватится. Внизу скакала и лаяла стая собак такими жизнерадостными пустобрехами могут быть только молодые глупые псы. Окружили меня, изо всех сил махали хвостами того гляди отвалятся. Приглашали присоединиться к развлечению. На улыбающихся до ушей мордах читалось: ты большой, чего тебе стоит скинуть нам игрушку?
У варежки прорезался слабенький голос, она пискнула. Я отогнал собак, они отбежали и лаяли на расстоянии. Пришлось приложить силу, чтобы отодрать прилепившуюся к ветке «варежку». Костлявые лапки тотчас намертво вцепились в рукав моего пальто. Кошачий скелетик, обдирая мне руки в кровь, дополз до воротника, забился под шарф на груди и продолжал пищать оттуда. Сигнализировал, чтобы я не вздумал лишать его тёплого убежища.
Он весил чуть больше ста грамм. При этом тельце сотрясала крупная взрослая дрожь даже сквозь пальто. И сразу перешёл на громкое благодарное мурлыканье будто за пазухой завёлся, затарахтел крошечный трактор.
Вот куда мне его? На съедение моим мордатым троглодитам, воинственной кошачьей группировке, в количестве четырёх: Атосу, Портосу, Арамису и примкнувшему к ним Д, Артаньяну? Характеры у всех стариковские, отвратительные, вечно делят территорию. Не прекращаются ожесточённые боевые действия, шерсть клочьями.
И тут я подумал о пациентке. Шелковистое, сытое, благополучное животное было бы для неё чуждым, оскорбляло глаз. Ей подойдёт только такое же несчастное, сиротливое, запущенное существо.
Я отыскал в телефоне её адрес, это оказалось недалеко. Поднялся на четвёртый этаж. С трудом оторвал от шарфа, потом от рукава, потом от брюк комочек, который душераздирающе вопил и опустил на дверной половичок. Подавил кнопку звонка и быстро поднялся на один лестничный пролёт.
Дверь не сразу открылась на ширину цепочки, потом цепочку сбросили. Женщина в халате стояла и смотрела на крикуна. Тот перемежал писк с мурлыканьем, тёрся о тапок, пытался вскарабкаться по чулку вверх, подальше от холодного бетонного пола. Нога в тапке стряхивала и отодвигала, отсекала его упорные поползновения, попытки прошмыгнуть в квартиру.
Дверь захлопнулась, котёнок остался. Пискнул пару раз и уткнулся головёнкой в коврик. Уснул от неподъёмных впечатлений сегодняшнего дня. Ему нужно было собраться с силами. Возможно, ему снились собаки, он вздрагивал и терял равновесие, чуть не валился на бок. Я знал только малую часть его злоключений, с момента снятия с дерева. Это не считая явно печальных и бурных событий со дня его появления в этом неприветливом суровом мире.
Слабая младенческая память ещё хранила воспоминания о тёплом материнском боке, шевелящихся рядом братьях и о сытном сладком молоке. А вообще мир это был голод, горы белого скрипучего порошка, который обжигал лапки холодом. А ещё равнодушные чёрные башмаки, жар дыхания и оглушительный гром, который издавали зубастые чудовища величиной с дом. Ему ведь было не с чем сравнивать, поэтому он не роптал и воспринимал мир, каков он есть.
Он бы погиб, но в нём пищала и цеплялась сама за себя жизнь. Эту жизнь вдохнули в котёнка, не спросив его (как не спрашивают нас). Родился живи, трепыхайся.
М-да, а с котёнком не сработало. Расстёгивая на ходу пальто, я стал спускаться. Нужно было водворить его в убежище из шарфа и идти домой. Тут дверь скрипнула. Женская рука высунулась, двумя пальцами ухватила котёнка за шиворот и скрылась в квартире.