Решение этой задачи, однако, по большей части нелегко осуществить сразу и одним махом. Мы должны пробовать аналогии, формировать и отвергать гипотезы, и формировать все новые и новые, пока не сможем доказать их путем последовательного согласования с опытом. Знаменитая фраза Ньютона «hypotheses non fingo» («Я не строю гипотез» wp) предназначалась только для того, чтобы отвергнуть небрежно и туманно сформированные гипотезы такого рода. Но если воспринимать это выражение в более общем и не вызывающем возражений смысле, то очевидно, что сам НЬЮТОН не смог бы сделать свои великие открытия без гипотез. Без гипотез в заданной пропорции, которые нередко содержат полную противоположность непосредственно существующему и происходящему, не может быть сформировано никакое знание о природе. Что касается познания внешней природы, то это настолько очевидно, что нам не нужно ничего добавлять. Однако в случае с познанием внутренней или духовной природы не только пришлось преодолевать эту трудность, но она была усилена трудностью гораздо худшего характера, а именно тем, что до недавнего времени не было даже поставлено ни одной проблемы, связанной с ней. Ничто (как можно доказать из истории) так не препятствовало формированию естественного знания о духовном, как ошибочное представление о простоте души. Однако по отношению к материальным и пространственным образованиям внешней природы душа не только проста, но и более чем проста: ведь ни в каком отношении они не могут быть применены к душе. По той простой причине, что пространственное и материальное существует только для восприятия наших внешних чувств, а душу, ни в одном из ее качеств и действий, нельзя ни увидеть, ни потрогать, ни постичь никаким другим внешним чувством. Душа, таким образом, абсолютно бестелесна, и поэтому к ней не может быть применен никакой материальный состав или множественность. Но в том что касается тех качеств и отношений, которые представляет нам наше самосознание, душа есть не что иное, как простота; действительно, если ее величие нисколько не умаляется составной природой такого рода, то величие, в котором она возвышается над всеми другими познаваемыми нами существами, решительно проявляется не в чем ином, как в том, что в своем совершенствовании она представляет несравненно большее богатство элементов и процессов. Психология в своем новом зарождении дала доказательство, что каждое отдельное восприятие и ощущение сформировавшейся души, даже если отбросить все комбинации различных восприятий, т.е. восприятие простого цвета, простого тона и т.д., является, чисто с точки зрения подобного слияния, стократным, а если оно формируется как компонент научного наблюдения, то, возможно, тысячекратным и более чем тысячекратным составным. Эта составная композиция проходит через все развитие духа с такой большой развернутостью и решительностью, что с древнейших времен было невозможно избежать ее констатации. Несмотря на это утверждение абсолютной простоты души, сохранившееся до настоящего времени, психология, в своей собственной непоследовательности (которая была так вынужденно обусловлена природой вещи), также постоянно была занята дезинтеграцией или разрушением психических образований. Особенно это касалось более практических дисциплин, в частности педагогики. Но то, что заявляло о себе в этом направлении, происходило лишь в результате непоследовательности, было лишь своего рода тайной грамотой, а потому могло быть задумано лишь смутно и туманно и продолжало оказывать лишь слабое воздействие.
Если, однако, мы посмотрим определенно и ясно на то, что перед нами на самом деле, то не может быть сомнения в том, что для познания внутренней природы необходимо было пройти более длинный ряд комбинаций, без всякого сопоставления, чем для любой другой естественной науки; и это, бесспорно, следует считать одной из главных причин того, что, несмотря на (как мы увидим в дальнейшем) такие чрезвычайно благоприятные условия для рассуждений в некоторых других областях, подлинно научное образование было получено позже для познания духовной природы, чем для большинства наук, относящихся к материальной природе.
II. Трудности, характерные для познания внешней природы.
Согласно общепринятому мнению, знание внешней природы во всех отношениях более благоприятствует решению своей задачи, чем знание внутренней природы. Для более глубокого мыслителя очевидно обратное. Именно в отношении того момента, который бесспорно является наиболее важным для познания: в отношении полной истины, или соответствия познания познаваемым объектам, мы должны бороться здесь с несравненно большими трудностями, отчасти непреодолимыми. Доказать это, как правило, несложно. Именно потому, что внешняя природа является для нас внешней, мы способны воспринимать ее только внешне, или через ее воздействие на наши органы чувств, а не так, как она есть в своей внутренней сущности или сама по себе. Мы везде имеем только видимости, т.е. субъективное и объективное одновременно, не будучи в состоянии чисто отделить первое и полностью ввести второе в нашу сферу; тогда как совершенно истинное знание должно сохранять объективное в чистом виде и полностью. Если бы мы могли представить себе внешнюю природу в ее полной истине, мы должны были бы, представляя ее, быть или стать ею самими; но мы не в состоянии быть и стать магнитом, растением, животным, представляя их себе И в отношении отдельных качеств, сил, успехов, так же и в отношении связи. Во всей нашей теории внешней природы, как бы мы ни стремились и ни крутились, мы можем постичь только «вместе» и «после», нигде «внутри» и «через», внутренне содержательную связь и истинную причинно-следственную связь; поэтому в отношении внешней природы Юм и те, кто последовал за ним, правы в том, что мы не способны обрести никакого представления об истинной причинно-следственной связи. Внутренний мир бытия и происходящего лежит позади того, что является фактом; поэтому и в этом направлении мы повсюду зависим от гипотез, от предпосылок. Следствием этой внешней концепции является также то, что в нашем познании внешней природы качества продуктов почти нигде не могут быть показаны единодушными с качествами факторов, что, несомненно, должно быть так, если мы понимаем природу в ее внутреннем бытии: ведь продукты имеют и являются ничем иным, как тем, что происходит из этих факторов. Но мы должны почти на каждом шагу заново учиться историческому опыту; и даже после того, как мы это сделали, мы все еще не обретаем никакого представления, никакого истинного убеждения о внутренней связи. Это сразу же оборачивается еще одним немаловажным недостатком. Это значительно усложняет различие между истиной и ошибкой. В конечном счете это сводится к различию между представлениями о реальном и просто воображением. Здесь, однако, что касается внутренних качеств и сил и внутренней связи между результатами, представления о реальном с самого начала должны формироваться не иначе, как в воображении (представлениях, сформированных внутри нас); и даже если представления, сформированные в этой взаимосвязи, ближе к непосредственным представлениям и в большей степени единодушием, чем «простые» представления (сформированные независимо от всех представлений или витающие в воздухе): Но даже в последних различие между представлениями, которые соответствуют реальному, и теми, которые не соответствуют, более или менее размыто. Вследствие этого гораздо легче может случиться, что через некоторое время идеи истинного и ложного ведут себя одинаково в отношении непосредственного ощущения, и что мы сразу же теряем все признаки различия между ними от их природы или от впечатления, которое они производят на наше сознание. Как описывает это Гёте (Werke, 1840, Vol. III):