Пиджак был потерт и поношен, но все еще сохранял презентабельный аккуратный вид, и очень шел ему. В купе с такой же темной головой с пролысиной добавлял его фигуре монументальность бронзового бюста. Непробиваемая, крепко стоящая на ногах, ироничная и саркастичная скульптура, которая всегда найдет, что сказать и как вежливо и обходительно съязвить не только студентам, но и коллегам, да так, что на издевку не просто не обижались, а даже ждали ее и считали за честь.
Я первым делом пошел на его лекцию.
Мы начнем наше с вами знакомство с Новалиса, громко, будто декламируя стихи, говорил Марк, сидя за столом аудитории, но без видимого напряжения в голосе. Новалис! повторил он. К сожалению, учебный план отвел нам на изучение этого писателя всего четыре академических часа. Хотя я бы мог рассказывать вам о Новалисе весь семестр.
Далее он с жаром человека, который будто бы лично знал главного героя романа, рассказывал историю молодого Генриха, поэта, романтика, в силу своей молодости еще верящего в идеалы этого мира, в общем типичного максималиста. О том, что ему приснился сон про лес, где он нашел голубой цветок символ настоящей поэзии и совершенной жизни человека. Молодой человек, как водится, в любом романе, отправился в странствие в поисках этого цветка, по пути встречая много интересных людей. Они рассказывают ему свои истории и предания, с помощью мифов и аллегорий объясняя устройство этого мира. Итогом романа становится знакомство Генриха с молодой девушкой, которая привнесла в его жизнь музыку. «А музыка для романтиков это высшее постижении истины», громко говорил Марк Иванович.
Дальше он рассказывал, что девушка, ее звали Матильда, и была тем самым голубым цветком. Однако на этом роман не заканчивался, это была лишь первая часть. Во второй части, как оказалось, с помощью этого цветка Генрих должен был восстановить гармонию во всем мире.
Мы как завороженные слушали Марка, и не потому, что история была нова или очень уж оригинальна. Лектор рассказывал ее, будто сам пережил все это или хотя бы участвовал в путешествиях главного героя. Видимо, Марк обладал очень сильным чувством эмпатии. Было заметно, что ему не все равно, что эта история трогает его до глубины души. И, конечно, ему было обидно, что приходилось скакать галопом по Европам, а не вдумчиво разбирать каждый жест или фразу протагониста, чтобы история завладела всеми полностью и оказала свое влияние на группу молодых максималистов, в которую я попал совершенно случайно.
К тому же оказалось, что Марк выбил у декана в расписании все поточные аудитории. Это был его пунктик. Позже он сказал, что так ему удобнее.
Я не люблю разговаривать с толпой, говорил, отхлебывая пиво, Марк, когда мы сидели с ним в один из таких четвергов. Поэтому специально рассаживаю студентов в поточной аудитории подальше друг от друга, но не для того, чтобы они меньше общались и отвлекались. Хороший студент найдет способ отвлечься, даже придя один на лекцию, усмехнулся он.
Это да, поддержал я, прикусывая свой бургер. Тогда, зачем же?
Так они начинают лучше соображать, продолжил он. Сами этого не подозревая. Я никогда не провожу семинары по прочитанному, хотя это и подразумевается в учебном плане. Отведенных часов мне едва хватает на лекции. Лучшее они запомнят побольше материала, что я объясню им. Так у них разовьется интерес к самостоятельному обдумыванию. А уж потом-то я и закину им письменную работу, проверочную. Думаю, что все-таки самые лучшие мысли и идеи приходят к человеку в письменной форме, когда у него есть время все обдумать и сосредоточиться.
Вам принести что-нибудь еще? спросила официантка, поставив перед Марком его бургер. Он всегда брал большой, с дополнительными ломтиками ветчины, помимо котлеты, солеными огурцами и просил добавлять грибной соус.
Нет, спасибо, ответил я мило улыбнувшейся девушке.
Марк продолжил, не притрагиваясь к еде.
Был у меня один студент, на севере. Всегда сидел тихо. За первый семестр не проронил ни слова. Но иногда очень странно улыбался. И по его улыбке, особенно когда я говорил что-то сложное, я понимал, что он понимает. Понимает, когда я пытаюсь объяснить, что подразумевал автор. Тогда была лекция о Прусте. И вот он, ни разу не проронив ни слова, на первой проверочной работе выдает мне такое эссе.
Марк открыл свой кожаный портфель, такой же затертый и такой же крепкий, как его пиджак, и выудил из его глубин пару листов в клеточку большого формата.
До сих пор лежат у меня в портфеле, сказал он и протянул их мне. Читай пока. Я очень голоден.
«Мое видение поэтического принципа романтики Пруста» прочел я заголовок и отставил пиво в сторону, протерев руки салфеткой, принялся внимательно читать.
«Я не согласен с мнением Хосе Ортега-и-Гассет начал в лоб автор, без лишних предисловий, что Пруст, чтобы преодолеть реальность, пользуется приемом доведения ее до крайности. Если, конечно, он не говорит об обобщенной формуле, применимой к творчеству Пруста. Но по мне, применять обобщения к поэтике Пруста также неправомерно и нецелесообразно, даже глупо, как пытаться рассмотреть отдельные клеточки любой части своего тела в поисках знаний о характере своей личности, обходя стороной главную истину, понимание кроется внутри тебя. Не в клеточках мозга, импульсах, зарождающихся в нейронах и протекающих по нервным окончаниям, но в их проявлениях в нашем сознании кроется тайна, которую пытается раскрыть искатель.
Так и с творчеством Пруста, если пытаться подвести его поэтику под определенную формулу обобщения, исказится весь смысл каждого его слова. За внешними приемами, которые мельком обозначил Ортега в своей статье «Дегуманизация искусства», такими, как «нечеловеческая пристальность к микромиру чувств, социальных отношений и характеров», кроется импульс воззвания читателя к внутреннему созерцанию, к его художественной интуиции. Только пропустив через себя его творчество, можно с долей уверенности говорить о принципах его поэтики. Что я и попытаюсь сделать. Итак, внутрь себя.
Но я согласен с Ортегой в другом: как художник, задачу свою Пруст выполнил. Он отрешается от «человеческой» реальности, углубившись в чувственно-душевные переплетения своего сознания, за чем и следует читатель.
Пруст не как тонкий психолог, но как глубокий философ человеческих отношений и характеров, взрыхлил землю нашего восприятия, покоящуюся на устоявшемся дне тихой реки, подняв муть осадка нашего сознания, в водах которого после прочтения Пруста мы находим казусы своей внутренней жизни и казусы отношения к жизни как к таковой, прежде взрыхлив с особой тщательностью и скрупулезностью дно своего чувственного восприятия жизни.
Отсюда, читая его произведения, можно прийти к выводу, что он поэтизировал наши собственные мысли и переживания, так близкие нам в повседневной жизни, поэтому не требующие от Пруста больших усилий в их изображении. Но с должным восхищением нужно признать, что этот человек проделал огромный труд в перенесении с филигранной точностью словами на бумагу мозаику эмоций и чувств, которые мы, благодаря его гению, воспринимаем как свои с легкостью и некоторой известностью, в связи с переживанием их в прошлом, которое Пруст пытается вернуть в долгих поисках «утраченного времени».
Пруст мастерски переворачивает ценности вещей и эмоций, предпочитая возвышенным чувствам, патриотизму, смелости, доблести и т.п., изображение мимолетных, каждодневных эмоций с присущей ему глубиной и тщательностью. Даже такое возвышенное и поэтизированное чувство, как любовь, Пруст и здесь представляет не как монументальный столп, пронизывающий все существо человека, которого охватило это всеобъемлющее чувство, а как ту же мозаику чувств и эмоций, сложив которую из восприятия тонких черт любимого человека, незначительных движений его рук и ног, вздохов и поворота головы, эмоций, вызываемых отдельными словами и присущей им интонации, только из этих разрозненных восприятий, которые в отдельности друг от друга не способны потревожить покоящийся маятник человеческих чувств, складывается полная картина глубокого чувства, лицезрев которую в самом себе, человек говорит, что любит. Тем же методом, изображения целого через отдельные частички переживаний, пользуется Пруст при поэтизации других чувств, обуреваемых человеком на протяжении всей жизни.