Да пошлите вы своего кучера в посад хоть за бутылкой коньяку-то для уборной! Наш жидюга дерет в буфете то же самое и с артистов, что с публики. Ведь этак жить невозможно.
Портал и занавес имели самый убогий вид, хотя посреди занавеса и красовалась налепленная большая лира, вырезанная из золотой бумаги. Портал был выкрашен клеевой краской в белый цвет, и на нем было намалевано какое-то подобие пальмовых листьев для чего-то, впрочем, с крупными красными яблоками работа Безымянцева. У самой рампы в зале стояло пианино, немного поодаль помещались четыре ряда стульев и затем шли простые некрашеные скамейки без номеров.
Котомцев и Днепровский находились в уборной, то есть в углу за сценой, отгороженном ширмами из обойной бумаги. На столике стояло складное маленькое зеркальце, и по бокам его горели две свечки, вставленные в пивные бутылки. Около зеркальца лежал жестяной ящик с красками для гримировки. Котомцев и Днепровский одевались для спектакля. Перед Котомцевым лебезил на коленях портной Берка и старался надеть ему русские сапоги с голенищами бутылками, но сапоги были не впору и не лезли на ноги.
Господи боже мой! Что же это такое! Как же я играть буду простого лавочника без русских сапог! раздраженно говорил Котомцев. Тебе сказано ведь было, мерзавцу, что у меня большая нога! крикнул он портному.
Тут же стояли полицейский пристав и лесничий, дымивший папироской.
Сказано, сказано, подтвердил лесничий. Я прямо сказал: сапоги с самой большой ноги.
Да они влезут, надо их только размочить, отвечал портной.
Как они могут влезть, ежели они и на нос мне не годятся! Стаскивай их с меня, стаскивай! Ну, что ты со мной, мерзавец, делаешь!
Чтоб были сапоги! топнул на портного лесничий. Бери на дворе мою бричку, поезжай в посад и откуда хочешь привези сапоги, а то и денег за костюмы не получишь.
Не поспеет вернуться. Седьмой час. Публика уж собирается. Я сейчас глядел сквозь занавес и видел, как две какие-то купчихи пришли, и за ними молодец свои стулья притащил, заметил Днепровский.
Ну, что ж мне теперь делать! всплескивал руками Котомцев. Вместо длиннополого купеческого сюртука притащили какой-то дворницкий кафтан, жилетки русской нет и сапог нет! Париков в городе нет. Играю без парика, в своих волосах Какой же тип выйдет!
Послушайте Да возьмите русские сапоги с моего рассыльного, предложил пристав. Он здесь в театре печки топит. У него ножищи преогромадные.
Батенька! Вы меня спасаете! воскликнул Котомцев.
Зови сюда моего рассыльного Антипова! Пусть придет сюда и снимет сапоги! отдал портному приказ пристав.
Портной побежал.
Стой! Стой! остановил его Днепровский. А сюртук или сибирку можно снять с того молодца, который пришел сюда давеча с купчихами и принес стулья. На нем именно такой костюм, какой для роли Льва Краснова требуется.
Да неужели?! радостно вскинул на Днепровского глаза Котомцев.
Две капли воды.
Так слышишь! Рассыльного моего сюда и позвать этого самого молодца! прибавил портному пристав.
Через минуту явился рассыльный. Рассыльный вытянулся в струнку.
Антипов! Сними свои сапоги и дай барину на вечер, сказал пристав. А сам можешь в его сапоги переобуться.
Рассыльный разулся. Сапоги пришлись Котомцеву впору.
Разыскали и купеческого молодца.
Две капли воды то, что мне нужно! радостно воскликнул Котомцев при виде его сюртука. Послушай, любезный, мне вот надо играть простого русского лавочника, а сюртука подходящего у меня нет
Ему сказано-с Он согласен, перебил Котомцева еврей.
Молодец тряхнул волосами, снял с себя сюртук и стал надевать пиджак Котомцева.
Эх, жилетка-то у тебя хороша! Может быть, и жилетку дашь надеть? спросил Котомцев.
Сделайте одолжение
Ну, вот и отлично. А сам ты можешь в мою одежду одеться, сесть в театре на скамейку и смотреть, как мы будем играть.
Благодарим покорно.
Чей ты? спросил молодца пристав в виде приветствия.
Из лабаза Мавры Тарасьевны Порфирьевой.
То-то рожа-то знакомая! Ну, ступай.
Голубчик, Вадим Семеныч, добудьте ему в кассе билетик на место да, кстати, узнайте, как сбор, обратился Котомцев к лесничему.
Давеча всего было двадцать семь рублей, перед тем как лампы начали зажигать в театре. Я справлялся, ответил Днепровский, ероша себе белой краской брови и делая их седыми.
Плохи наши дела, плохи! вздохнул Котомцев, надевая на себя длиннополый сюртук. Уж ежели в первый спектакль не будет хорошего сбора, то что же в последующие-то спектакли станет очищаться товариществу?
Ну, с рук порядочно билетов продали, я думаю, сказал пристав.
И с рук на пятьдесят рублей не продали. Театр далеко от города. Чуть не у черта на куличках. Чтобы дойти до него, нужно полторы версты грязь месить. Эх, жизнь актерская!
И Котомцев снова тяжело вздохнул.
XI
Актрисам под уборную была отведена контора мыловаренного завода, кроме прихожей, единственная комната в здании, но неудобство этой комнаты заключалось в том, что из нее не было выхода на сцену. Дабы загримированным актрисам не проходить на сцену через театральную залу, в уборной была сделана дверь из окна, то есть к окну из комнаты и на дворе из окна были сделаны из досок по четыре ступеньки, и актрисы должны были выходить в окно на двор и перебегать по двору сажен восемь до двери, ведущей со двора на сцену. Неудобство было страшное, и с ним только и можно было примириться при сухой погоде. Перебегать приходилось не иначе, как накинув на себя верхнее платье. От окна уборной до двери на сцену, впрочем, проложены были по двору доски.
Как вы зимой на святках здесь во время спектакля одевались и переходили на сцену? спрашивала лесничиху Котомцева.
Ох, уж и не говорите! отвечала лесничиха. Я сейчас же и простудилась, и целую неделю прохворала. Оттого на святках мы и ставили только один спектакль, а ведь предполагалось два. А мороз в день спектакля стоял, как назло, трескучий. В зале некоторые сидели даже в шубах.
А вы бегали на сцену через окно и потом по снегу?
Вообразите, милочка, да но в половине спектакля уж не выдержали и стали переходить, закутавшись в платки, через залу.
Котомцева покачала головой и сказала:
Ну, мы-то уж терпим все муки, чтоб кусок хлеба себе заработать, а вы-то, люди со средствами, чего себя мучили?
Охота пуще неволи весело дала ответ лесничиха.
Сначала в уборной у дам сидели и стояли только что представленные им два юноши сын головы и сын кабатчика Подседова, а также и мировой судья Георгий Григорьевич Шилка мужчина хоть и пожилой, но прилизанный, примазанный, с бакенбардами, подобранными волосок к волоску, и в золотом пенсне на носу. Юноши хоть и просили познакомить их с актрисами, но в присутствии их только молчали и вздыхали, а мировой так и сыпал комплиментами. Вскоре, однако, актрисам нужно было одеваться, и лесничиха, которая играла в водевиле, в конце спектакля увела мужчин из уборной.
Мировой, выйдя из уборной, тотчас же переменил тон.
Никакого успеха не будут здесь иметь, даю вам слово сказал он лесничихе.
Отчего?
Помилуйте, какие это актрисы! Говоря между нами, это прачки какие-то.
Ах, что вы!
Да конечно же. Я летел сюда заранее, стремился, думал найти элегантных, грациозных женщин, кокетливых, а это, это
Мировой замялся.
Судьба их бьет, проговорила лесничиха. Летний сезон просидели без ангажемента, прожились, заложились. Они признавались мне. Все костюмы у них заложены. На последние крохи сюда приехали. Бедность, вы сами знаете, принижает, делает робкими.
Верно. Ну, а публике-то какое до этого дело. Много я имел случаев знакомиться с актрисами, но, признаюсь, таких вижу в первый раз. Неинтересны, совсем неинтересны.