Так что общей эпистемологии, которая действительно охватывала бы всю совокупность даже самых важных наук, все еще во многом не хватает. И это тоже характерно: большинство эпистемологов, имея собственные научные интересы, а также свое понимание, с самого начала ориентированы либо на естественные, либо на гуманитарные науки, поэтому они не достигают более глубокого общего взгляда на познание в целом.
Две эпистемологические школы мысли, противостоявшие друг другу в начале XIX века, существуют и сегодня: неокантианство, с одной стороны, и эмпириокритицизм с другой. Но на заре нового века из обоих возникли новые стимулы: из неокантианства появился новый критический реализм, в котором все еще прослеживается влияние Канта, но отброшены догматические тенденции актуального неокантианства. С одной стороны, эмпириокритицизм приблизился к критическому реализму; с другой стороны, из него возникло прагматическое течение, которое долгое время находилось в состоянии подготовки под поверхностным слоем.
Самым широким течением в современной эпистемологической мысли остается неокантианство. Оно в высшей степени заслуживает возрождения философского знания и было настоящим интеллектуальным воспитателем в этом процессе, но его высокие претензии на достоверность уже сегодня смущают. Ведь она тоже кажется продуктом натуралистической эпохи. Ему не хватает полной интеллектуальной свободы, поскольку он с самого начала привязан к точным наукам о природе. При всем своем разнообразии в деталях неокантианство регулярно берет за отправную точку точную физику, которую оно просто принимает в основном в той форме, в которой она существовала в конце прошлого века как факт, не требующий дальнейшего обсуждения, как это делал и Кант. Он видит в нем не совершенствующего, а скорее открывающего новую, завершающую фазу философского развития, мыслительная структура которой нуждается лишь в последовательном формировании и освобождении от внутренних несоответствий и оставшихся недостатков.
В деталях неокантианство снова делится на несколько подводных течений, которые расходятся между собой по самым существенным пунктам и, несмотря на десятилетия споров, не смогли договориться даже о том, каково было мнение самого КАНТа, и уж тем более по вопросу о направлении, в котором следует развивать критицизм. Если идеалистическое движение столетней давности, несмотря на собственную субъективную убежденность в том, что оно является исключительно кантовской философией, все же развило необычайную степень философской плодовитости (хотя и часто спорной), которая вышла за пределы КАНТа, то современное неокантианство гораздо ближе придерживается трудов КАНТа. С несколько большей временной дистанции неокритическое движение однажды, несомненно, предстанет как историческое образование конца XIX века, аналогичное сегодня часто недооцениваемым школам Лейбница-Вольффа XVIII века. Как и в те времена, целый ряд идей гения, иногда явно выраженных, иногда лишь завуалированных, были устранены в пользу целостного доктринального образа.
Общим для всех неокантианских школ является убеждение, что мы не способны постичь реальность так, как считает наивный реализм, то есть, что мир красок и звуков не существует независимо от нас, так как мы слышим и видим его. Это утверждение можно даже считать общим убеждением большинства современных мыслителей, а не только собственно новокантианцев. Конечно, неверно, что это убеждение всегда восходит к Канту. Скорее, это убеждение восходит к HUME, LOCKE, DESCARTES и GALILEI. Оно не было впервые выдвинуто Кантом, хотя дальнейшая передача этого взгляда после него, конечно, в основном связана с его именем.
Вторым общим для всего неокантианства убеждением является учение о том, что природа это не содержание нашего чувственного восприятия, а в очень существенной мере продукт мышления, и кантианство достигло определенных успехов благодаря систематическому доказательству этого положения. Более того, все направления кантианства предполагают, что априорные факторы играют решающую роль в создании природы. С другой стороны, различные школы сильно различаются в своем представлении о природе априори.
Самая старая формулировка, указывающая на условность нашего мировосприятия через органы чувств (HELMHOLTZ), почти не встречается в настоящее время. Вторая формулировка, согласно которой наша душа обладает определенными врожденными функциями, которые поэтому не могут быть отделены от нашего представления о мире, получила большее распространение. СИММЕЛ неоднократно высказывался об этом с опорой на сознание, хотя у него есть и чисто логический взгляд, о котором речь пойдет чуть позже. Затем он использовал психологическую концепцию прежде всего в своем обосновании эпистемологии гуманитарных наук (см. ниже). Психологическая интерпретация априори была признана в принципе и без ограничения только Нельсоном, который, вслед за Фризом, призвал к чисто психологической интерпретации Канта. Через самосозерцание конститутивные априорные пропозиции должны быть доведены до сознания. Затем это должно быть либо доказанное понимание определенных пропозиций, либо простое утверждение, что наше мышление основано на определенных принципах построения природы. Первый случай, например, что закон причинности является очевидной пропозицией, как и пропозиция противоречия, уже был отвергнут Кантом; второй случай устанавливал бы только фактическое поведение отдельных человеческих существ.
Таким образом, остальная часть неокантианства отвергает любую психологическую интерпретацию априори и объявляет логическую интерпретацию КАНТа единственно верной. Впервые ее последовательно воплощал в жизнь ГЕРМАНН КОГЕН (1842 1918), основатель Марбургской школы. Среди ныне живущих ее важнейшими представителями являются его ученики Поль Наторп и Эрнст Кассирер. Не имея возможности говорить о логике в деталях, это направление неокантианства, согласно принципу, хочет полностью обойтись без психических актов познания, происходящих в индивиде. Напротив, оно исходит из психической структуры точной науки, как она существует прежде всего в теоретической физике, которая рассматривается как объективность как таковая и принимается как таковая без дальнейших ограничений.
С самого начала Марбургская школа понимала под наукой в основном только точное естествознание физику. Как и для Канта, все остальные науки не принимаются всерьез для развития эпистемологии. Они рассматриваются как весьма несовершенные формы знания, которые отпадут сами собой с идеальным завершением физики. Логическая структура физики подлежит расчленению и выяснению, но не выясняется, как человек пришел к такому взгляду на мир, как он возник исторически. Таким образом, в принципе, дается полный отказ от всего чувственного опыта. Фактически, КОГЕН прямо отрицает его характер как законного источника знания. Другим необходимым следствием является трансформация понятия реальности. Согласно этой точке зрения, не тот факт, что нечто непосредственно переживается через восприятие, придает любому факту характер реальности, а лишь тот факт, что он представляет собой величину, большую нуля, в рамках математического естествознания. Да, КОГЕН считает реальными не только положительные, но и отрицательные и мнимые числа, так что всякое различие между реальными и математическими величинами упраздняется («реальные» понимаются в общепринятом смысле).