Знаешь, чего я никак не мог понять? Почему мой брат влюбился именно в тебя, Вивьен. Вы совершенно разные. Ты лишена бесстрашия, безумия и не способна сорваться куда-то только потому, что так хочется. В следующую среду я жду тебя в аэропорту. Не прилетишь можешь вообще не приезжать.
За его голосом следуют гудки. Мне приходится задохнуться от возмущения и такой неслыханной наглости. То, как этот человек смеет себя вести, переходит все границы здравомыслия, если учесть, что ничего плохого я ему не сделала, напротив, желала помочь. Практически бросив мобильник в кипу бумаг, я задумчиво выливаю остывший кофе в раковину. Во рту горчит, словно от переизбытка желчи. Питер проснулся, своим голосом продолжая будить тех, кто по-прежнему оставался в уютных кроватях, а я металась между правильностью выбора, думая о том, как без лишних эмоциональных потерь взять бесплатный отпуск и показать мерзавцу, что ад находится не в Божественной комедии, а в самой женщине. Тогда я ещё не знала, что постигну дьявола, и он меня уничтожит.
***
На небе, на котором до этого не было ни облачка, собирались тяжёлые свинцовые тучи. Каждый житель этого города, привыкший к подобному явлению, знал, что в Питере будут дожди, которые затянутся не на один день, как нам обещаю синоптики, а на несколько.
Мы с Викторией сидим на улице во время обеденного перерыва. Ноги гудят от усталости, взятые в плен утонченных белоснежных лодочек на шпильке. Под стать халату. Виктория называет меня безумной. «Да я на таких ходулях пару шажков бы не сделала. А ты на них весь день. Ты та ещё мазохистка». В целом я с ней согласна, но считаю лишним говорить ей о том, что мои ноги часто бывают стёрты в кровь.
И что ты решила? спрашивает, выпуская сизое облако дыма.
Ещё не знаю. Я злюсь на него. Головой понимаю, что поступила бы, наверное, аналогично, но мое сердце все ещё готово крушить все на своём пути.
Значит, они наполовину итальянцы? А этот Ральф что? Виктория щурится, смотря на небо, на котором нет солнца, но привычка работает безукоризненно.
Ненавидит меня, кажется. А, быть может, со всеми так себя ведёт. Я не знаю. Он напыщенный, самодовольный, зациклившийся на себе мерзавец. Будет самоубийством поехать к такому «погостить». Мы явно не сможем с ним мило чаи распивать и коротать время за светскими беседами. Тебе так не кажется? я отламываю от своего круассана с шоколадным наполнителем кусочек и кладу его в рот. Он ещё горячий, воздушный и разносит такие ароматы, что желудок сводит судорогой нетерпения.
Виктория иногда приносит мне выпечку, когда я сижу, заваленная амбулаторными карточками пациентов, выписками и их историями болезни. За год моей работы вместе с ней, не было ни одного дня, когда она забывала обо мне. Я часто подшучивала, что она хочет переманить меня на свою тёмную сторону отчаянных сладкоежек, и Виктория ничуть это не отрицала, что вызывало дополнительные порции веселья.
Мы с ней словно вновь были на последнем курсе медицинского университета, где была практика и беззаботные дни под крышами разных медицинских учреждений. В том промежутке, учась в разных корпусах, мы нередко сталкивались с друг другом. Виктория любила быть слишком шумной и звонкой, смеяться открыто, сгибаясь пополам, и обеды в студенческой столовой. Для нашего университета обед целая традиция, практически ритуал. Нас не только обучали лечить, но и быть достойными людьми, способными олицетворять здорового и пышущего силами человека. Меня переучить оказалось сложнее. Несмотря на то, что я всегда была прилежной студенткой, готовой к любым свершениям.
Хочешь знать мое мнение? Будь я не твоём месте, меня бы уже сейчас здесь не было. И горячий круассан с шоколадом не остановил бы меня. У тебя есть возможность поехать и узнать о своём горе-любовничке как можно больше, отпустить ситуацию, простить, наконец, его, позволить покоиться с миром. На тебе нет лица. Ты ходишь, подобно тени. Поезжай к этому самодовольному болвану и покажи, что так с тобой обращаться не стоит. Хочет выставку? Пусть научится правилам хорошего тона.
Виктория в своём синем костюме медработника и с раскрасневшимся щеками выглядела возбужденной, швырнув окурок в урну и вызывая во мне желание издать короткий смешок. Она всегда была боевой и гордой. Мне есть чему поучиться у неё.
Отдай сюда свой круассан, который мешает тебе нормально думать, и бегом писать заявление. Тебе ещё собираться в страну прекрасных грёз.
Не удержавшись, я расхохоталась, в последний раз вцепившись в мягкую плоть выпечки зубами, словно делая похуже своей боевой подруге, и, отдав французскую сладость, слишком резво для высоты своих каблуков подскочила с места.
Можешь пожелать мне удачи.
Желаю удачи и, Бога ради, сними ты эти ходули. У меня от их вида голова идёт кругом.
Трудно признавать это, но сейчас я даже начала потихоньку смеяться. Снова. Пусть и без такого энтузиазма, который был у меня раньше, сводящего скулы и вызывающего першение в горле от хохота.
Мы с Маттео постоянно хохотали над какими-то нелепыми шутками, понятными лишь нам. Долгое время, когда мы только начинали познавать грани друг друга, я не понимала его странный юмор, который не то что не смешил меня, а порой казался непозволительным и задевающим. Но я могу с большой уверенностью сказать одно: благодаря ему я ко всему научилась относиться проще.
Однажды мы проспали на поезд после бессонной ночи, которую провели, наслаждаясь друг другом. С ноющими ногами и с не самым презентабельным видом мы неслись по станции, изворотливо обходя людей и порой бросая редкие извинения. Приличия ради, потому что на самом деле нам не были никакого дела до этого. Маттео тащил меня за руку, пока я заливисто смеялась. Открытие очередной выставки состоялось без него. Но в тот момент не было нервов, раздражения, наивысшей степени отчаяния. Мы просто, купив бутылку шампанского в ближайшем пыльном алкомаркете и усевшись на своих чемоданах, откупорили ее, заливая руки. Помню его шипучесть, резкость, приторность и дешёвый вкус, но в этом было слишком много непостижимой ранее глубины. Только вот, наталкиваясь на скалы реальности, я понимаю, что любовь Ада десятый круг. В нем любящие сердца вырывают из груди черти, скармливая голодным гарпиям, а свежие раны засыпают известкой, чтобы там больше никогда ничего не выросло.
12 июля 2012 г
Из дневника Вивьен
Я не помнила, как ноги несли меня в отдел кадров, а руки писали заявление. Помню лишь сострадающий взгляд пожилой женщины, работающей там, с которой мы виделись всего один раз: когда я оформлялось на своё место работы. А ещё то, что они дали мне столько времени, сколько потребуется. Но я, как никто другой, знала, что его всегда слишком мало, сколько бы тебе его не дали. Люди так устроены: осознают ценность каждой минуты, когда она уже истекла, обретая вечность и необратимость, ибо вернуть можно все, пусть и величайшим трудом, но время нет. Люди бессильны перед его величием, упавшая чашка не склеится сама по себе, ее целостность будет испорчена. И, во избежание ожогов, ей придётся постигнуть всего одну необратимую участь: оказаться выброшенной в мусорное ведро.
Сомнения, которые сопровождали меня на протяжении всей дороги в аэропорт, удвоились от скопления людей, прилетающих и спешащих на свои рейсы. С какой частотой случаются крушения, и что человек ощущает, паря в мясорубке этой железной махины, разваливающейся по частям, зная, что соприкосновение с землей неизбежно?
Мне хочется вернуться домой, спрятаться от всего мира и провести эти дни, свернувшись на своей кровати под тремя одеялами. Все равно никто не заметит, есть я или нет, кроме Ло, конечно же, которая временно покинула Питер, выехав в свой долгожданный отпуск. Не то чтобы я жаловалась, но единственный человек, которому я пишу SMS с предупреждением о своём отъезде, это бабушка. С матерью мы не контактируем. После того случая, когда мы ужинали вместе. Ты не понравился ей тогда. Пытался унять нарастающий конфликт, но все закончилось выбором между тобой и человеком, который всю жизнь вёл себя холодно и эгоистично по отношению ко мне. Поэтому мне пришлось усвоить очевидное правило: любовь единственное, что заслуживает шанса быть выбранным в веренице предложенного свыше.