А чё, могут технику дать! Вон Посохину!..
А ты говорил не дадут! Я так и понял: новый трактор! торопится Иван.
Энто хорошее дело, кивает бородкой (истёртый веник) дядя Федя Оградихин, наверняка зарплата подскощет! Пущай хоть на пятёру и то давай сюды, на табак, к примеру.
Ладно вам, размечтались! улыбается Шура.
А с кем объединят? Катерина глядит прямо в комель.
Вроде бы, со Шрамковым, неприятно, хоть не оборачивайся.
Но она в спину:
Понятненько!
Догадалась, наверное: в инициаторы напросился, желание быть первым, но глупо ему так желать оттого, что будет он только вторым.
Я директору говорю, мол, Егор мне о новом методе, о бригаде, об ихних рекордах заготовки, торопливо толкает дрова Луканин.
Печь гудит, подвывая ветру. С его слов выходит, Егор этот знаменитый его давний друг.
Так ты с им в одной комнатке? на градус выше уважение Фёдора Григорьевича.
Не комнатка, номер называется! поправляет провинциального дядю Федю.
В тайге шумит ветер. На полянах свистит. Одинокая никому ненужная осина кланяется на краю неглубокого оврага, будто молит укротить непогоду.
Так и торчат в тепляке. Опять тариф, хотя и равный деньгам, какие дают другим, кто целыми днями работает, но не в тайге.
На автобусе обратно. Бабы болтают, Катерина хихикает: «рыжий чёрт» «А твоя невеста с рыжим гуляла»! Ревность ударяет в пах, отозвавшись там болью.
Катерина (так бывало) к магазинам. Отойдя немного от конторы, и не вдруг поняв, кто перед ним, видит Луканин мастера Позднышева Александра Васильевича:
Завтра будет совещание. И ты давай не робей: о командировке говори, как в кабинете директора. Укрупнённую будем комплектовать. Ты же сам хотел. Бригадира выберем, и ты первый кандидат! Ну, пока. И пропал в темноте.
А Луканин деревянным тротуаром к дому. Квартира из трёх комнат с кухней. Веранда, крыльцо, двор. Маленький огород, баня.
Недаром мастер упредил: он ненавидит Шрамкова. И с техникой плохо, и с горючим. У других тариф, этот вкалывает, заработки, каких нет ни у кого. Народ толкует, будто мастер у него на делянке в сугробе обнаружил бочку, в которой Шрамков копит солярку для бесперебойной работы. Ему возят вне графика! Конфликт как-то миром прекратили, а то Позднышева могли уволить.
«Выступлю! Так выступлю, ого-го! И тогда не будет Катерина тянуть своё «понятненько»!
Хуже не будет (Шрамков)
У конторы нет автобуса: никогда вовремя не привезут в делянку! В коридоре бригадные, будто и не думают никуда ехать.
Кака-то сходка у директора, Чистякова шёпотом, и нам велено ждать, когда к нему кликнут.
Это что за новые правила! Никаких «сходок»: световой день дороже денег! Рубят там, где полно болот, и летом не доберёшься. Зимой зимником до любой делянки. Оттого и дополнительно людей нанимают, и объём превышает летний. В тёплое время тут только постоянные, и то многие отдыхают на югах.
Ни Илья Горячевский, ни Гришка Сотник, ни Генка Голяткин, никто не слухом, не духом ни о каком совещании, не говоря о нём. Отъехал ненадолго, и на тебе!
Заходите, товарищи!
И зашли не только они
В кабинете, кроме директора Паршина Леонида Сидоровича, Заковыкин, секретарь парторганизации, главный инженер Иван Фёдорович Оградихин и мастер Позднышев.
Лампы дневного света, длинные трубки, будто налитые молоком, мигают. К миганию привыкаешь, и оно, наверное, влияет исподволь. Мимо окон бегут редкие прохожие, обороняясь от ветра рукавами.
Мастер в ряду напротив, стараясь не глядеть на того, кто в другом ряду. При всех директорах он делает ровно столько, чтоб его не уволили. Этот директор его терпит с трудом. Недавно попытался выгнать.
Рядом с мастером Луканин. С ним, как и со многими в Улыме, нет общения, хотя кое в чём он близок, женат на той, которая мелькнула, как маленькая станция, где Николай, случайно выйдя, вернулся обратно и никогда о ней не думал.
Слово имеет главный инженер Иван Фёдорович, объявляет директор.
Работа методом укрупнённой бригады не имеет простоев. Это выгодно и для предприятия, и для работников: объём заготовки больше, ну, и зарплата.
Леспромхозу невыгодно отдавать тариф, рабочим невыгодно его брать. Выход? Но на некоторых таких предприятиях укрупнённые распались обратно на малые.
Так как бригада теперь одна, надо выбрать бригадира, директор в улыбке смахивает на его брата манси, который, бывая у директора, в прихожей пару дней валяется пьяный в меховом одеянии, будто куль.
Молчат, ждут: Луканин снимет свою кандидатуру.
А кого тут выбирать, кроме Николая Петровича! Илья Горячевский оглядывает публику, как со сцены.
Шрамкова в бригадиры! другие шрамковцы.
И тут мастер, окривев неприглядной улыбкой, говорит:
Я не против Николая, но Алексей перенял новый метод от того, кто этот метод внедрил.
Недоверчивые улыбки.
Но вдруг Луканин, будто его за верёвочку дёрнули, будто его кто в бок толкнул, а то и, правда, толкнул его в бок Позднышев, поднимает голову (была опущена), лицо уверенное и незнакомое. Как на улице в яркий день солнце глаза застило:
Можно мне?
Да-да, Алексей Романович, вернее, Родионович, директор, как и другие, улавливают в Луканине нечто особенное.
Работа будет без остановки, будет взаимо-мо-мость, взаимозаменя-емость. И будет объём, кубы! Егор мне чё говорит: «Две бригады в одну и шуруй!» от волнения гнусаво, а рукой так, что мастер увернулся от удара.
И речь неграмотная, и то, как мастер отклонил голову от ораторского жеста, развеселили публику.
Луканин, не обратив внимания на реакцию, как-то механически продолжил:
Посохин мне обсказал работу. Метод ладный, говоря это, глядит на плакат, будто у него с новатором, там изображённым, более реальный контакт, чем с реальными людьми в этом кабинете. Не только внедрить, но догнать и перегнать! Луканин сел. Его заметные уши горят, как фонарики.
Мнение о нём: тихий, никогда не говорит на людях, да и не умеет говорить. «Не только внедрить, но и догнать и перегнать!» Непонятная бойкость небойкого человека. Ну, будто кто-то невидимый другим, но видимый Луканину, подбивает его на такое поведение.
А его жена Катерина на Шрамкова глядит затягивающе, глаза, как омуты, на дне которых дремлют неприятные ему воспоминания.
Ладно, хорошо, Леонид Сидорович не мог открыто предложить в бригадиры кого-то, кроме Луканина, но и Луканина никак не мог предложить.
Тихо и только бряканье об угол конторы оторванной ветром от кронштейна водосточной трубы.
Николай Петрович читает мысли Александра Васильевича, так как это не трудно. Мастер думает о доме (свиньи, корова, утки и бог знает что). Это животноводство его главная работа, более приятная ему. Лесоповал он ненавидит. А Шрамков любит работать в тайге и не имеет никакого хозяйства. Он родился в индустриальном городе. Улым не деревня, корову пасти негде. Как-то корова Позднышева ела траву на болоте, рядом с которым находится его надел, и туда упала. Вытянули трактором.
Впервые мысли мастера о его прямых обязанностях. Но в нём, как и в Луканине, нетерпение, так как оба имеют дополнительную цель, которая рождает некий зуд, не имеющий отношения к делу.
В окне ветер сдувает с дороги снег, кидая его в лицо какому-то пареньку.
Директор, двигая пухлыми руками на зелёном сукне стола, точно великан пытается навести порядок на футбольном поле лилипутов. Мигание дневных ламп надоело. Леонид Сидорович, остановив руки, лампы велит вырубить. Рядом с выключателем дед Оградихин, отец главного инженера Ивана Фёдоровича.
Дядя Федя не только выключает лампы, но стоит, будто на трибуне, на которой любит находиться. На собраниях в клубе этот дядька, как правило, толкает речь, и Шрамков в это время уходит «курить» и в те дни, когда не курит, опять бросив. Кафедры в кабинете нет, повёрнут стул спинкой, одной рукой за неё, в другой не горевшая трубка, ею дирижирует.