Спасибо, Зоя, ты хорошая, думая о ней немного не так.
Я вам, Николай Петрович, пюре с котлетами, борща вот, но дома подогрейте. Бортовая из Зыряновки с молоком и сметаной, Никитична напекла ватрушек. Тёплые: я укутала, на улице не остынут.
Дома, когда ужинал с детьми, помянул её именно добром: фирменные ватрушки пекаря Никитичны оценены на «ура». К этой еде варенье и соленье, немалый запас.
Детей к Чистяковым.
Не мог долго отключиться, поймал момент, когда из тундры в Улым пришёл ветер, напав на дом завоевателем. Дико гудит в трубах. Снеговая крупа ударяет в стёкла. Тайга у вертолётного поля гудит.
А из вагонного окна видно, как проклюнулось солнце, багровое, маленькое, будто уголёк в холодной печи.
Постыдная болезнь (Луканин)
Ему удалили грыжу в паху, и он потерял уверенность, прекратив быть мужиком. Сделав вид, что обиделся на жену за её не новые упрёки, лёг на маленьком диванчике в большой комнате, глядя, как в окне мигает звёздочка. К докторам и не думает: неудобно о таком! Хирург, который удалил грыжу, рекомендует бросить бензопилу, она нелёгкая. Но Луканин Алексей привык деревья валить, не умея ничего другого.
Выход: на обрубку сучьев. Тюкать маленьким, будто игрушечным топориком. Или в родную деревню Калиново. Солнце там выныривает над рекой, падает в поле, будто там обрыв. Но никакого обрыва нет, поля тянутся далеко, нет им края.
Улым никогда не нравился Луканину. Но в деревне Калиново за девять лет бывал только отца хоронить, потом мать. И вот мечта: уедет, а дочка будет навещать его во время каникул. Там родной дом. В нём полоумный деверь: сестра вышла опять, второй муж нормальный, живут в городе. Но дебил этот тихий, и они как-нибудь поместятся, комнат две, кухня, огород.
Непонятный овраг, на дне тёмная вода. Откуда вода в такой холод? А в ней кто-то гадкий, оттого и вода тёплая! Пробудился, пьёт чистую воду, но гнилью отдаёт[1].
Приехали в тайгу. Входят в тепляк, но эта маленькая темноватая избушка их встречает не теплом, а холодом.
Сторожа нет! вопль Катерины. У других и сторож, и тепло! Наверное, мы одни такие негодящие.
А чё тут сторожить, бензопила под замком, мирно говорит ей Алексей.
А трактор?
Такой вряд ли кто угонит.
Тихо в тайге. Дверь отворяется, и с клубами нового холода и старой матерщины тракторист Иван Микулов.
Не завёлся, растуды его! плюх на лавку у печки, на лицо шапку, готов дремать.
Была бы я мужиком, отремонтировала бы! выкрик Катерины.
Заводской в нём дефехт! глуховато из-под шапки Иван, далее матом.
Пожалей наши уши, Ванькя! тонким голосом его жена Шура.
Катерина вдоволь наоралась: «заработок маленький», сидят в тепляке, «как дураки», а «деньги мимо плывут». Шура Микулова ей подпевает. В Улыме говорят: «У Луканина в бригаде правят бабы». День к концу, автобус. У конторы высадили.
Луканин! на крыльце мастер Позднышев в накинутом полушубке, будто встречает, и велит идти с ним в кабинет директора.
Ну, беда! Сон плохой в руку! Бригаду ликвидируют, их растолкают, кого куда. Катерина кидает на него угрюмый взгляд.
Директора Алексей Луканин иногда видит в конторе, как тот идёт в кабинет или выходит, в автомобиль садится, но чтоб за руку! Ещё невидаль: его отсылают в командировку!
Мастер нахваливает:
Луканин не пьёт, не курит. А что так одет, в ватник Одежда есть у тебя добрая?
Конечно, есть! с обидой.
Катерина в коридоре:
Чё им надо?
а вот то Билет на поезд!
Не пугайся, съездишь!
Её мнение для Луканина намного авторитетней начальственного, ведь Катерина его жена.
Недолгие сборы, и он в станционном домике.
Карабкается на висевшую мимо перрона подножку, и проводница ведёт его, нового пассажира, в отдельное купе. В командировках никогда не бывал. Ехать комфортно. Мимо плывёт тайга. Но и станции, и полустанки Прямо неохота покидать поезд.
Огромный город! Ладно, гостиница на привокзальной площади. «Hotel» иллюминируют буквы в небе. Видимо, в далёком от любой заграницы городе бывают иностранцы!? Оробев, делает вид, что ожидает трамвай. Но делать нечего входить надо.
Напротив дверей плакат:
«Привет участникам совещания передовиков и новаторов лесозаготовительного производства!»
Огромная комната с колоннами, за барьером женщина, над её белыми, будто накрахмаленными кудрями: «Дежурный администратор».
В креслах какие-то люди. Один, с виду директор, недовольно оглядывает, как бы вопрошая: «А ты передовик и новатор?»
Бригада Луканина не только вчера, а регулярно не работает, имея «тариф», как они говорят. Но, когда трактор на ходу, когда пила не заглохла, бригада вкалывает, имея куда больше «тарифа».
Передовик у них в Улыме есть, его бригада работает ежедневно. Он рвач. Буквально вырывает у руководителей надобное для работы. Этот Шрамков грамотный, умеет доказать и директору, и мастеру: они ему должны многое, а вот он им ничего, кроме объёма заготовки.
На этот форум его бы отправили. Директор, давая командировку: «Шрамков не смог». Позднышев дополняет: «Ему в больницу, в Надеждинск». Наверное, и тут «вырвал»! Его баба не в райцентре, где Луканину операцию, от которой у него импотенция, а в городе Надеждинске с надеждой на полное выздоровление.
Товарищ, вы на кворум? Откуда-то парень, неправдоподобно тонкий, в пышном галстуке, пиджак, как на картинке журнала мод (у Катерины такой). Пройдёмте! и подводит к администратору.
А тот, который с виду директор, завистливо глядит на выданный ключ:
Неужели ни одного места?
Только по брони! отбривает дама.
«По брони! Вот это да!»
В лифте модник на кнопки, и вознесение пятый этаж!
В комнате окно: автобусы, троллейбусы, трамваи. Тротуарами бегут люди так, будто торопятся на один поезд. Он в этом городе не впервые: толкотня магазинов, куда вольна бегать Катерина, на окраине веранда её тёти (ночуют, когда в отпуск и обратно). Тревога там: не угодить бы под машину, не отравиться бы в кафе, не потерять бы деньги. Из окна номера город не выглядит опасным. Вон мужик в телогрейке, лопоухо вертит головой. Будто на себя, но плохо одетого, глядит Луканин с высоты.
Койки в номере две. Входит дядька непонятный: лицо знакомое.
Где-то я видал вас
На плакате я. С моей фотки рисовал плакат художник.
Да ведь и у них в Улыме, в коридоре конторы и на дверях клуба этот плакат! Лес, будто из капроновых ёлок, и лицо этого парня!
Так ты и придумал метод посохинский?
Так я и есть Посохин Егор. А метод не я, а главный инженер. Но одно дело выдумать, другое внедрить, понимашь? Теперь обо мне много публикаций. Из картонной папки выкладывает клочки: С женой у калитки, (напоминает Катерину). Горластая у меня баба!
А моя? Как начнёт пилить, так бы и отвалил в тайгу к медведям.
Моя баба, как с этим новым методом (уважение, портрет на плакате), орёт. Но не на меня. Понимашь?
Ещё бы! Это Луканин понял!
Ему отменно спалось в номере. Видение: летит он, как птица[2], но неприятно, ведь крыльев у него нет.
От гостиницы едут городом. В холле Дворца Профсоюзов макет валочно-пакетирующего агрегата. Наверное, и в Улыме будет такая техника, а думал до конца ему валить пилой, и грыжа, которая недавно удалена, опять вырастет.
Новый друг Егор в президиуме! Но не только там, на трибуне! Говорит храбро, вворачивая «понимашь». Вдоль рядов катается кинокамера. Юпитеры выхватывают то одно, то другое лицо; и Луканину прямо в глаза, на миг ослепив.
Домой опять в купе, как руководитель. Воображает Дворец, полный народа. А на трибуне с гербом страны, не этот Егор, а он, Алексей. Говорит в микрофон. Ему хлопают. И громче других Катерина с преданным довольным лицом.
Согласие на операцию (Шрамков)
Вокруг больницы больные сосны. В коридоре у окна пальма в кадке.
Ираида вышла из белой двери, и в одну очередь. Шрамков обнял, погладил пальцем прижатое волосами ушко. Волосы у Ираиды длинные, цвета ржаного хлеба. Никто, кроме него, тут не знает, как они богаты: Ираида умудряется их скручивать тугой баранкой.