Вы не имеете права снимать контору на какие-то работы. Для такого дела нужен погрузчик, стоимость выйдет дороже валки нового леса.
Кто опрокинул, тот пусть и едет!
Прекратите! Обращение ко мне директора Паршина.
Вы будете платить из своего кармана!
Ну, и Гусь, улыбка.
Смех тихий, громче, и уж вся контора в гогот
Откуда этот парень?
А я, дура, хотела бревна тягать
Они хохочут. А я вижу на стене, как на экране, Владимира Ильича (кепка, бревно на плече).
У крыльца Валуй:
Ну, ты выдал! Они прямо полегли! Ты безобразный в командировках!
В гостинице он умолкает, глядя на мои манипуляции со шприцем. И удрал, явившись наутро к обратному поезду.
Как-то в первые дни работы Бийкина (Валентины в комнате не было) они с Федей (так, к слову пришлось) о наркомании, которой нет.
И тут из фотобудки Валуй:
Он эн-та шприц из чемоданчика, спирт в пузырьке и эн-та, ампулу, вот! движение, будто делает в руку укол.
Ты бы не подслушивал! одёргивает Фёдор. И не плети небылиц!
Не плету! Ширялся он!
Валуй врать не умеет. Теперь такое объяснение выглядит нормальным. Наверное, этот, на западный манер одетый сынок богатеньких родителей, был наркоманом?
А брошенные деревья обратно грузить дорого. Хозяина нет. Умелого, но бескорыстного. Придёт ли когда этот, новый человек? Какая-то беспросветность, тема, на которую они толковали с Валей, Федей и с Кочниным в редакции, когда засиделись накануне новогоднего праздника, но в ожидании будущих праздников и лучших времён
О той комедии в конторе Паршин хмыкнул: «Этот ваш Гусь», хотя, кто-кто, а он не путает фамилию, он невольный автор той мистификации, о которой нервно болтал Муратов.
В дневнике хватает наивности избалованного мальчика, но не такой он глупый, каким думал его увидеть, впервые открыв амбарную книгу.
Бийкин и сам недавно (пятого февраля) в Улыме, обратно лесовозом. Пренеприятная история. Некий праздник, о котором он накатал полосу, немаленькую, хоть и в два раза меньше формата газеты «Правда». Правду накатал? Конечно. Но не всю.
Пятое февраля был как бы и не зимним днём. Горело солнце накануне, во вторник. И накатила обманная весна, и народ в неё поверил. Народ, который не один мороз вытерпел, верит в любую оттепель, радуется ей, как дитя. Бийкин не народ, и его не проведёшь.
И вот он выходит из клуба и берёт направление на эстакаду. Там грузят брёвна в вагоны, и такими же брёвнами, кругляком, наполняют автокраном машины марки КрАЗ. На тот миг Виталий думает взять ещё один материал и в вагон. Ехать лесовозом опасно: предшественник чудом остался жив.
Но у Виталия две хорошие слабости (и плохие есть): очки и наручные часы. Очки он любит в оригинальной оправе, а часы в оригинальном корпусе. А так как товаров в стране мало, то иной раз выбираешь между формой и содержанием. Очки, например, великолепны (внешне), но с чужими диоптриями. В Улыме с ним сыграли шутку не очки, а часы. Элегантная вещь крупного размера. И вот он у станции, а поезд свистит вдалеке! Напрашиваться в автомобили руководителей, которых этим днём было много в Улыме, не его стиль.
Идёт туда, где отправляют кругляк. У одного лесовозника маршрут в Удельск, но брать попутчика на виду трусит: лучше подберёт его на дороге. А вокруг непонятная тишь: не свистит маневровый, не лязгают вагоны Авария? Да, нет, говорит стропаль с автокрана, никакой аварии, народ в домике милиционера, так как крановщик рельсового крана обнаружил у пакгаузов труп.
В домике, в сенях на лавке мёртвый. Нет, Виталий его никогда не видел. Но был он именно из той бригады, ради которой отбарабанили слёт бригадиров.
Бийкин топает в тайге, не подождав у вертолётного поля автомобиль, нагнавший его за Улымом, вызвав храбростью уважение водителя и его удовольствие: не передумал, и обещанные два рубля не отменились.
Работая, он не помнил о каком-то трупе. Нет ясности, кто виноват, а строчки нужны. Строчки в номер, строчки в загон.
Когда работаешь на какую-то газету, то писать надо в неё не про шишечки, а на заказанную тему. Ни одни репортёр в мире не свободен. Но Гусельников, то ли плохо это понимал, то ли делал наперекор. Парень, вроде, неплохой, но одновременно (согласен с Леонтием) автомат в руки такому не надо давать.
Он бы не о рекордах, а о трупе на лавке в домике милиционера. Он бы сопоставил эти две темы. А вот Бийкин и копать не думает. Его панацея не велит ему волноваться. Как не рекомендовано это больному, который имеет цель выздороветь, а не умереть.
Володя явно был уверен: впереди беспросветность и правильно критиковать плохое ведение хозяйства и прямолинейную пропаганду. Пропаганда хорошего, но не умелая, приводит к негативному эффекту.
С этим согласен Бийкин. Но он не одобряет такую деятельность, какую вёл этот парень. Он не думает, будто это путь в беспросветность, в яму какую-то. Да и хлопотно подменять руководящие органы. Газета не твоя. Она горкома партии. Демократическая печать буржуев только внешне демократия. И там: либо государство, либо богатеи управляют пропагандой, и любого, кто делает что-то вразрез, найдут и убьют. Но и этот, наверное, кем-то убит? Или нет?
Свист локомотива, стук колёс. Идёт поезд с юга на север, а вот и встречный гремит с севера на юг.
Глава пятая
9 февраля, воскресенье)
Взгляд из телевизора
Бийкин переделал воскресные дела. Дай-ка почитаю! Так, немного
Anno На планёрке шутим. Валуй дал слово не болтать об инъекции, но взглядывает на меня оторопело. А о том, как я с поезда не там сошёл, наболтал. Его речь: «этта» или «эн-то», но коллеги привыкли.
Муратов вдруг:
А всё-таки чего тебе нужно?
«А нужно, дитя, мне того же, что многим в нашей стране». Генрих Гейне.
А
Я цитирую:
«много беззаконий надо устранить, много кривды выпрямить, несправедливостей загладить, злоупотреблений искоренить» Сервантес, «Дон Кихот».
Хохот.
А я эн-та, читал! откровение Валуя. Недавно! Дочке!
Великая книга, хмыкает редактор.
Главное современная, Валентина с намёком.
Дон Кихот умный, с иронией Федя.
Дурак он, эн-то, набитый! Дурацких романов начитался и давай по ним жить!
Муратов подмигивает жене:
Володя, а тебе, видимо, как-то близок этот рыцарь?
У меня и Дульсинея есть.
Но её эн-то не было!
Вот и у меня нет!
Мы опять покатились.
И Бийкин, можно сказать, «покатился». Но выплывают «свидетельства». Федя с горьковатой усмешкой: «Он странствующий рыцарь». Муратов нервно: «Он нас мистифицировал. Некоторые увидели в нём Дон Кихота, но он не рыцарь!» Эти оценки не обрадовали Виталия, тогда нового работника. Недружный коллектив. Об одном человеке говорят противоположное! Ну, а он, понятно, в команде тех, кто этим «рыцарем» был напуган.
А вот у тех, кто его защищает, играет совесть.
Например, Валя, Прекрасная дама. Наверное, к тому идёт: стихи дарить будет некому.
Anno Я в отделе, глядя на плато с памятником Ленину, радуясь и за него, моего великого тёзку, и за себя. Ура! Виктория! «Наказан был порок!» Мои «Упавшие сосны» в номере! Жаль некоторых вычеркнутых боевитых цитат, но главная идея бьёт набатом: кто, кто подберёт? Где этот новый человек, так необходимый в этой непутёвой стране?
Кочнин кочевряжился, и не поставил бы. Но молва! Директор Улымского леспромхоза Паршин, первым «узнавший» «сына того Гусельникова», информирует народ, а, главное, горком. Невольная хлестаковщина мне на руку: «ЛаднО, но правку прими». И как такое «принять»? Наш спор в тупике вызывает Валентину Ильиничну, «реаниматора» умирающей дипломатии. Севка говорит, у него с редактором были периоды, когда только через Валентину общались. Видно, и у меня такой период. С первых дней работы.
Информация от Муратова: Кочнин ограждает Паршина от критики: у того дефицитные путёвки в санатории (для «моей мамки»). Так Леонид Фролович называет свою маму.