Цветет раз в сто лет, информирует Федя.
Неужели целый век? И не мог выбрать менее хмурую погоду?
Валя в милой кофточке, с поднятыми гребнем волосами Вид благородной девицы. Не ведает: найден дневник Гусельникова. Как отреагирует? Глаза опущены (пишет), но взметнулись ресницы:
Вы не отдохнули от командировки, Виталий Андреич?
Почему это я не отдохнул, Валентина Ильинична? с недавних пор они говорят друг другу мелкие колкости.
Вид такой
а вам не идёт этот бабушкин гребень.
Её глаза вспыхивают гневными огоньками.
Срочно в номер! мах левой рукой над бумагой, продолжая катать правой: ответить некогда.
Ну, и ладно.
В его отделе два одинаковых стола. Тот, что напротив, стимулирует вкалывать не только за себя, но и «за того парня». Бийкин зав производственно-сельскохозяйственным отделом.
Материал, набранный в Улыме: информации, корреспонденции о работе на первую и третью; на четвёртую полосу о культурном отдыхе Не только по профилю отдела, все берут всё в командировках. «Праздник Труда» большой репортаж. Пишет в темпе, но аккуратно, готовые материалы откладывает на край стола. Параллельно ведёт телефонные интервью. Работает без интервалов, но, ища слова в окне, невольно глядит на памятник Ильичу, из которого мокрая метель лепит поддельного снеговика.
Наконец, Ленин обтаял, а Бийкин отработался. Наработанное машинистке. Он не печатает, да и не надо: машинистка в любой редакции. А творить от руки эффективней: материалы выходят тёплыми, эмоциональными (в рамках газеты). Научная литература уверяет: текст от руки по многим параметрам лучше набранного на клавиатуре.
Довольное возвращение домой, а там «Книга амбарная», «Воспоминания» Картонную корку отворяет, как дверь в незнакомую душу. И, будто с вышки в глубину непонятной воды: ещё немного и захлопну! Руки, как у вора, дрожат. Но человек, видимо, на том свете, а его душе, наверняка, наплевать, читает в ней кто или нет? Живому вряд ли бы, понравилось.
И тут в холле телефон. Вечером редко. Шаги у двери.
Виталий Андреевич Интеллигентная вахтёр Павловна, сменившая Федуловну.
Кто? Инесса? У них не те отношения, чтобы какие-то звонки. Она ждёт его в кондитерской, где работает кондитером. Валя? Она да, когда Бийкин днём дома: «Где вы? Дыры в полосах забить нечем». Но лелеет другой вариант: «Это Валя. Мне тоскливо одной, думаю о вашем стихотворении. Не могли бы вы приехать (нет, не так), не мог бы ты» На лестнице готовит именно для неё интонации
«Здравствуйте, Виталий Андреич! В трубке мужской голос, правильный, как у дикторов, конферансье. Вы читаете мои записи? Я бы не хотел, чтобы вы»
И гудки
Да это автор «Воспоминаний»! Лет ему именно двадцать-двадцать пять. Ожидание в холле, но тот не набирает вновь. Но ведь он умер! Именно так: этого парня, молодого, вдруг увольняют (а ведь тотальная нехватка кадров!) и он умирает! Хотя это мнение Валуя, а на деле, наверное, нет связи между какой-то выволочкой и смертью.
Трагедия недавняя, перед двадцатым октября, до Бийкина (ныне шестое февраля).
Но умер ли он?
Как тут не вытащить из памяти некое свидетельство?
Была в редакции небольшая пьянка (впереди седьмое ноября). Бийкин, как стекло, а Муратов накануне отбытия многовато пьёт. Он тогда, отправляясь в более тёплые края, то и дело хохочет. Его хохот никого не радует. Да и сам он, понятно, невесел. И вот они, готовые на выход, тушат свет в кабинете, но яркий уличный фонарь глядит окно.
Опять хохот: «Гусельников-то ха-ха-ха, где-то неподалёку в другом городе! Был я на Машуре у геологов Экспедиция в глухом месте. Репортажи даю и в нашу, и в областную Вечером с ребятами приму спирта, как у них заведено, да на боковую. Однажды пробудился: светло. Там нет фонарей, кивает на окно. Небо яркое, белое от звезд. Ребята дрыхнут, а я гляжу в окно. Думаю: с Валькой расстанусь, это больно. Но не буду видеть Кочнина, Федю и Валуевские снимки В этом году тринадцатого октября снегу горы, мороз. И тут скрип Ночь, тайга. Геологи говорят: как-то зэки в побеге подлетели вплотную. Ладно, рация исправна, вызывают вертолет. Пойманы те или нет, но труп, вернее, скелет, найден неподалеку. Видимо, друга съели, это у них бывает.
Бийкин вернулся за стол. И Муратов вернулся: «Дверь на щеколде. А в окне тень человека! И тут же он к стеклу и глядит!»
Рассказ напоминает «страшные истории» в пионерлагере после отбоя
«Черты тёмные (контражур), но что я не узнал бы? Он, Гусельников! Очки наподобие мотоциклетных. И в миг этот краткий (он, явно, знал, где моя койка) хохот. Немного погодя, опять мотор, умолкая вдалеке. Именно от его треска я пробудился. На ночь выпил не больше нормы. Утром геологи картошку с тушёнкой, а я не могу. Ты что, Акбулатыч, приболел? Видимо, говорю, ночью никакого покоя. Но никто не подтверждает работу какого-то двигателя. Днём вертолет, и я домой. Сна нет: жду явится и к окну! А квартира-то не на первом этаже! Думал сойду с ума. Но на днях, как ты знаешь, я опять в командировке на Машуре»
Бийкин, будто запоминает материал, чтобы обработать для публикации.
«В этот день снега крепкие, один наст. И Муратов, будто обрабатывает материал. На Полудённой в Управлении геологоразведки мы с геологами прикидываем: дорогой ехать долго (был бы бензиновый снегокат!) Тут какой-то тип гоняет на таком. В вагон с ним, компактный и удобный. Отлегло у меня: Гусельникова я и, правда, видел, и мотор трещал реально. Отлегло».
Наверное, в городе или в его окрестностях обитает некто, копия Володи, его двойник. Где-то тайно, например, у одинокой бабы Тут немало из колоний выходцев, некоторые так и живут. А дневник подкинут с непонятной целью, но это в характере экзальтированного предшественника.
Бийкин вздрогнул грохнуло у окна. Выглядывает: крошево льда на тротуаре.
Я уеду. А скажут умер.Скажут сгинул он без следа.И на мой телефонный зуммерне раздастся знакомое «да»Далее стих творить не мог, да и читать не мог. Выпить бы какую-нибудь таблетку! У него никаких. Не болеет. И поправился от коварного недуга без подмоги докторов.
Но и не читая дневник, как бы в поле его притяжения. Одним из пунктов панацеи: не думать о родителях И не думал, а тут
Отец Бийкина Андрей Романович, живя в семье до девяти лет, в детдоме до пятнадцати, плохо помнил своих родителей, бабушку и дедушку его детей. Его отец пропал во время Гражданской войны. Мать куда-то уехала. Андрей учится на рабфаке, работает токарем и пишет для газеты как рабкор. И тогда же сочиняет роман о храбром офицере, который храбро воюет не за красных, а за белых.
Учась на факультете журналистики, он сотрудник редакции; очерк пишет о будущей жене и матери Бийкина. Она с дипломом техникума, начальница цеха на обувной фабрике, отговаривает мужа от работы над романом, главным герой которого белый офицер, дворянин.
Молодая семья какое-то время у её родителей, заводских рабочих, в комнате, в коммуналке. Спустя год, 25 ноября у них прибавление сын Виталий. И тогда им дают от фабрики три комнаты (эти три комнаты, как три карты, так и будут выпадать вместо квартир). Рады! Барак, топить две печки. Тут они проживут пятнадцать лет.
Вита пойдёт в первый класс во время войны, а отец уйдёт на войну. Брат и сестрёнка с бабушкой, маминой мамой, она на пенсии, но вяжет для фронта тёплые вещи. Мать Бийкина на фабрике в три смены. В сорок пятом году отец с войны. Он, военный корреспондент, и в мирное время оценён в редакции молодёжной газеты.
Виталий тогда горд отцом, ну а любит и тогда, когда тот своим падением уважения никак не вызывает. Отец опять за роман, в проходной комнате, откуда выходят двери двух других. Ночами топит печи, и ни у кого нет тревоги. Пока не даёт почитать и Виталию, и жене. В романе главный персонаж некий ефрейтор. Никаких подвигов, только дрязги. Роман не опубликован.