Это было летом 1986-го. Когда это направление дознания не принесло результата, я сменила направление. А кто был шофером Антона до Марко? Где он теперь?
Его звали Гордон Нуччи, и он был с Антоном много лет. Он жил тут, на вилле, до того, как я начала здесь работать, так что он тоже мог что-то знать, но он тоже давно умер, и тогда мы наняли Марко.
Прежде чем я успела задать еще какие-то из своих многочисленных вопросов, прозвенел звонок на двери.
Это, должно быть, адвокаты, Мария поднялась с кресла. Оставайтесь тут, я пойду встречу их, а потом начнем.
Я смотрела ей вслед, чувствуя, как при мысли о том, что сейчас здесь начнется, у меня сводит желудок моя первая встреча со своими братом и сестрой, которые, скорее всего, ненавидят меня всеми силами души за то, что я стала наследницей по завещанию их отца, грозила обернуться катастрофой. Но тем не менее мне было интересно, что же Антон оставил мне и сколько это может стоить. Судя по тому, что я успела увидеть в этом владении, это могло быть нечто существенное. Или нет. В любом случае я буду рада, когда эта встреча закончится.
Глава 3. Слоан
Незадолго до прибытия адвокатов на Слоан Ричардсон снизошло прозрение. Это случилось позади виллы, в огороде, где по утрам солнце светило ярче всего. Возможно, оно было принесено ей божественным переливом церковных колоколов с вершины холма. Или же свежий сельский воздух напоил кислородом ее мозг, измученный выхлопными газами, от которых у нее болела голова всякий раз, как шоссе под Лос-Анджелесом застывало в мертвой пробке и их шофер не мог двинуться с места.
Дети, посмотрите, обратилась она к своим детям, Хлое и Эвану, которые шли позади нее.
Эвану было десять, Хлое семь. Оба не поднимали глаз от телефонов.
Эван! Хлоя! прикрикнула она.
Ну что? огрызнулся Эван.
Уберите телефоны, пожалуйста. Такой прекрасный день. Идите посмотрите, что я нашла.
Закатив глаза, Хлоя вслед за старшим братом пробиралась по рядам высаженных помидоров.
Слоан показала на кучу земли.
Смотрите, там ящерица.
Дети наклонились.
Клево, сказал Эван.
Ящерица шмыгнула под кучу листьев и исчезла.
А мы можем ее поймать? спросил он.
Наверное, ответила Слоан, если будете достаточно ловкими. Может, можно будет прийти сюда потом с каким-нибудь ведром. Но если мы и поймаем одну, мы все равно потом отпустим ее, когда разглядим как следует, хорошо?
А можно будет взять ее домой? спросил Эван.
Да ни за что, мам! завизжала Хлоя.
Хм-м, протянула Слоан. Наверное, твоя сестра права. Марии может не понравиться, если ящерица убежит у нее на кухне.
Я буду держать ее в своей комнате под кроватью, пообещал Эван.
Посмотрим, Слоан сжала его плечо и вздохнула, признавая поражение, когда они оба тут же снова уткнулись в свои телефоны.
Пока она выводила их из помидорных грядок к оливковой роще, ей показалось, что она идет совершенно одна. Таковой была вся ее жизнь в последнее время.
И тут к ней, словно свежий ветерок с холма, пришло воспоминание, которое перенесло ее обратно, в детство, когда они с Коннором и их двоюродной сестрой Рут играли в прятки в прохладных, заплесневелых винных погребах. Как было здорово изучать темное пространство позади огромных деревянных бочек, полных бродящего вина. Иногда их заставляли работать, обрывать листья в июле и поливать огород. А для Слоан Мария всегда находила какую-то интересную работу на кухне. Она вспомнила, как месила тесто, помешивала что-то в большой кастрюле, забравшись на стул, разливала по банкам сливовый джем. Слоан вспоминала все это с нежностью до тех пор, пока не появились оттенки сожаления. Это чувство застигло ее врасплох и несколько изумило.
Очевидно, похороны отца дались ей тяжелее, чем она ожидала. Глубокая печаль, вызванная приступом ностальгии, удивила ее, потому что они с отцом не общались годами и она не приезжала в винодельню с тех пор, как родились ее дети. Путешествуя, она брала их с собой в Лондон навестить кузину Рут, которая всегда была Слоан больше сестрой, чем кузиной. У Рут было двое своих детей, и Эвану с Хлоей было с ними весело. Поэтому она собиралась приехать в Италию, попрощаться с отцом, оставить все это позади и жить дальше. Но, снова увидев это место, она вспомнила другие времена своей жизни, когда все было гораздо проще.
Говорят, в прошлое не вернешься, но почему бы и нет? расстроенно подумала она, оглядывая такой знакомый пейзаж. Вот же оно, точно такое же, каким она помнила его с самого детства.
Конечно, какая-то часть прошлого исчезла безвозвратно навсегда. В последние годы она отдалилась от отца и больше никогда его не увидит. Даже если бы он был жив, она не могла представить себе, как можно было бы вернуться к прошлому и стать к нему ближе. Ее родители разошлись, когда ей было всего пять, а Коннору три, и развод был очень тяжелым и неприятным, потому что отец изменял матери. Поэтому она увезла их из Италии, где они родились, и привезла к своей семье в Калифорнию. Соглашение по опеке гласило, что Коннор и Слоан должны проводить с отцом в Монтепульчано четыре недели каждое лето и неделю на Рождество. Когда они были маленькими, им это нравилось, им казалось приключением провести целый месяц на настоящей ферме, где можно было гонять цыплят и ходить с грязью под ногтями. Но в подростковом возрасте из-за этих визитов начались споры и ссоры, потому что им хотелось оставаться в ЛА[15] со своими друзьями. А авторитарный отец никогда не уступал ни на дюйм, заставляя их являться сюда каждое лето до восемнадцатилетия, когда он наконец сдался и позволил им поступать так, как хочется.
Неудивительно, что и Слоан, и Коннор предпочитали оставаться в ЛА, а их мать всегда принимала их сторону. Если они и путешествовали, то в свой лондонский дом, где с радостью проводили время с Рут, которая водила их на всевозможные вечеринки. С каждым следующим годом они виделись с отцом все меньше и меньше. А по телефону разговаривали только раз в году, на день рождения, когда он звонил их поздравить.
Мимо пролетел шмель. Слоан обернулась и посмотрела на детей. Их глаза так и были приклеены к экранам телефонов. Она тяжело вздохнула, жалея, что они не проявляют к окружающему никакого интереса.
Ее охватила очередная волна раскаяния. Не то же ли самое испытывал их отец, когда они с Коннором навещали его каждое лето, мрачные и недовольные, ноющие про то, что они упустили из-за него там, дома?
Заметив кого-то боковым зрением, Слоан повернулась и заслонила глаза от утреннего солнца. Это был Коннор, ее брат, быстро идущий к ней руки в карманах голубых джинсов, рукава белой рубашки закатаны до локтей, в зеркальных очках отражается солнечный свет.
А я тебя ищу, сказал он, уворачиваясь от пикирующей стрекозы. Что ты тут делаешь, ради всего святого?
Показываю детям сады, объяснила она.
Он посмотрел на детей.
Ты только посмотри, как им это нравится. Да ты, похоже, вырастила парочку гениальных садовников, сис. Мои поздравления.
Ой, заткнись, сказала Слоан.
Коннор вытащил свой телефон и посмотрел на время.
Почти десять. Адвокаты прибудут с минуты на минуту, а ты тут устроила какие-то крестьянские игрища в огороде.
Отстань. Она отвернулась от него, потому что не могла вынести, чтобы он разрушил очарование ее детских воспоминаний что он непременно бы сделал, если бы она ему о них рассказала. Он бы, по обыкновению, отпустил какую-нибудь идиотскую шутку.
Им это полезно, сказала она. Они должны видеть другие культуры.
Коннор издевательски рассмеялся.
Боже мой, ну мы же не в какую-то развивающуюся страну приехали. Ты заметила они похоронили отца в золотом «Ролексе»?
Нет, но я не удивлена, что ты заметил.