А разве нет? У кого заклады убитого ростовщика нашли?
Ой! Их нашли? Господи! А Кешка где?
Какой такой Кешка?
Сынок мой.
Про него не знаю. Одну тебя привезли. Ну вставай, пошли.
* * *
Яблочков со вчерашнего вечера пребывал в превосходном настроении раскрытие убийства ростовщика Чванова, причем раскрытие моментальное, гарантировало ему или повышение в чинах, или орден, а может, и то, и другое. Дело оставалось за малым привести пьянчужку Ефросинью Соловьеву к признанию.
В пол-одиннадцатого крючочницу привели к нему в кабинет.
Хочешь похмелиться? задушевно спросил Арсений Иванович, доставая полуштоф.
Ефросинья облизнулась, затравленно глядя на бутылку. Выпить-то хотелось её отравленный вчерашней гульбой организм настойчиво требовал водки. Но Ефросинья знала даже от рюмки она опьянеет, а спьяну может наболтать лишнего. А болтать ей теперь нельзя. Какая бы ни была она пьянчуга, прежде всего она мать, живет ради Кешки. И сейчас ей надо выпутать его из истории с убийством. Сама-то Фроська уже пропащая раз в её сундуке нашлись заклады Чванова, каторги ей не миновать.
Благодарствую, в другой раз, пересилив себя, отказалась Фроська.
Ну, как знаешь, Ефросинья, дочь Пахома Соловьева. Так ведь тебя звать?
Все верно.
Из крестьян Олонецкой губернии. Не замужем. Однако сына имеешь, зачитывал Яблочков строки из паспорта Фроськи. А от кого?
Вас, мужиков, разве всех упомнишь? подмигнула сыщику крючочница. А где Кешка?
Кто, пардон?
Сынок
Ах, сынок. Дома, где ж ему быть. Сказал, что знать не знает, откуда ценности в сундуке. Грамоту знаешь?
Нет.
Тогда ставь крестик. Яблочков протянул крючочнице исписанный убористым почерком листок.
Что это?
Твои признания. Подробный чистосердечный рассказ, как ты пришла к Чванову, как его убила
Не убивала я, ваше благородие, святой истинный крест
А вот врать я тебе не советую. Если подпишешь прямо сейчас, попадешь в съезжий дом Московской части к обеду. Будешь тянуть каучук, не только обед, но и ужин пропустишь.
Чванова убили до нас Мы только украли.
Что значит мы? Выходит, и сынок был с тобой?
Нет! заорала Фроська.
Придется его задержать. Сколько ему лет? Яблочков ещё разок заглянул в паспорт, где был вписан Кешка. Ах, десять. Вот и отлично. Значит, вместе на каторгу загремите. Ответственность-то с десяти лет начинается. Ох, и несладко ему там будет.
Не ходил он к Чванову Я сама. Одна. Но видит Бог, не убивала. Дверь в фатеру была открыта, я и зашла. Услышала разговор. Двое их было. Чванов и ещё один. Наверно, клиент. «Помнишь, спросил клиент, березу?» «Конечно, помню», ответил Чванов. «Так вот листики это шифер».
Что за бред? удивился Яблочков.
Не знаю. Кешка тут как раз чихнул
Значит, все-таки Кешка там был
Нет! Нет! Не было его! Давай бумагу, всё подпишу.
Яблочков призадумался. Два обвиняемых, конечно, убедительнее, чем одна Фроська. Присяжные ведь могут и усомниться, что тощая баба с трясущимися от пьянства руками умудрилась заколоть отставного офицера, вооруженного револьвером. Однако второй обвиняемый, десятилетний мальчуган, непременно вызовет у присяжных жалость. Особенно если адвокат расстарается. И дело тогда развалится. А градоначальник за это всыплет. И не Крутилину, а ему, Яблочкову, якобы раскрывшему дело.
Подписывай. Но запомни. Если вдруг опять начнешь тень на плетень наводить, рядом с тобой на скамью подсудимых сядет Кешка.
Знаю. Давай бумагу. И стакан налей, раз обещал.
Уже через десять минут полицейская карета увезла пьяную Фроську на Загородный проспект в съезжий дом Московской части.
В одиннадцать на службу приехал начальник сыскной Крутилин. Яблочков первым делом доложил ему об успешном расследовании.
Отлично. Молодец. Теперь есть чем порадовать градоначальника.
Доклад ему, как обычно, в час пополудни?
Да, ступай, надо подготовиться
* * *
Братья Чвановы были не похожи. Ни внешне, ни по характеру.
Младший, Александр, пошел в мать. Скрытный, спокойный, дрожавший над каждой копейкой, после смерти Ольги Аркадьевны он подал в отставку и занялся вместе с отчимом ростовщичеством. Старший, Анатолий, был копией отца. Решительный, волевой. Братья с юных лет друг друга недолюбливали. Даже кулёк конфект никогда не могли поделить. Анатолий съедал свою долю сразу, Александр же удовольствие растягивал, что неминуемо приводило к конфликтам.
Отдай конфекты мне, раз не хочешь, требовал Толик.
Я их потом съем, возражал Александр.
Ах так? Не хочешь делиться?
Дело обычно заканчивалось дракой, в которой побеждал старший, наглый и дерзкий.
* * *
Дерзкий снова отправился к маклаку, который вчера приодел его дворником.
А, привет, заходи, обрадовался приходу босяка лавочник. Что? Слам принес?
Нет! Приодеться снова надо.
Кем на сей раз? Извозчиком, половым, мастеровым?
Согласно паспорту, усмехнулся Дерзкий, мещанином города Гдов Псковской губернии.
Паспорт этот он украл в железнодорожном вагоне третьего класса по дороге из Москвы в Петербург.
Тогда примерь сей сюртук. А сверху напяль этот картуз. Отлично! Как влитой. Бороду бы тебе подстричь, мещанин города Гдов
Без тебя знаю. Сапоги давай.
Яловые, козловые?
А, всё равно. Главное, чтоб хромовые.
Яловые сапоги делали из говяжьих шкур, козловые из козлиных. Но вне зависимости от происхождения ценились те, которые для улучшения водонепроницаемости были обработаны раствором хрома.
Не хочешь ли офицерские?
Лавочник вытащил из одного из ящиков начищенные до блеска сапоги, точь-в-точь такие, что некогда, в бытность офицером, носил Дерзкий. Сев на стул, Чванов их примерил.
Будто мои, прошептал он. Теперь штаны.
Перемерив полдюжины, выбрал серые из английской шерсти.
Одеяние дворника готов зачесть за полцены, сообщил лавочник.
Ещё чего, хмыкнул Дерзкий. Заверни его в узел, с собой заберу.
Как скажете, неожиданно для самого себя перешел на «вы» лавочник.
А всё потому, что одежда Дерзкого преобразила. Из бродяги он превратился Лавочник сказал бы, что в очень опасного человека. Возможно, даже в убийцу.
Сорочки свежие есть?
А как же. Вот здесь вашего размера. Лавочник тут же выложил дюжину.
Беру все. А где ближайшие бани?
По Лиговке, по четной стороне, недалеко от Чубарова переулка.
Рассчитавшись, Дерзкий отправился мыться. К его удивлению, в здешних банях имелось отделение для благородных. Чванов бросил на стол кассира трешку, оплату за пару часов пребывания там.
А вы точно дворянин? с сомнением, глядя на одежду и растительность на лице Дерзкого, уточнил он.
Чванов кинул ещё трешку.
Мылся он долго, с упоением, счищая пемзой въевшуюся за долгие месяцы грязь. Из бань отправился к цирюльнику, который окоротил ему волосы и бороду.
Ну-с? Довольны? спросил парикмахер, закончив работу.
Дерзкий взглянул в зеркало и увидел совершенно незнакомого ему человека: угрюмого, помятого жизнью, с холодным колючим взглядом. Никто бы не узнал теперь в нём недавнего офицера.
Отлично, похвалил цирюльника Дерзкий.
От него направился на Знаменскую улицу. Из-за близости Николаевского вокзала здесь располагалось множество гостиниц от фешенебельных до непритязательных. Дерзкий выбрал попроще из-за боязни столкнуться со знакомцами из прежней жизни. Конечно, после этапа, каторги, побега и долгого конного пути из Кяхты в Нижний Дерзкому до боли в печенках хотелось кутнуть. Да и деньги после убийства брата имелись.
Нет! сказал Дерзкий сам себе. Вот найду наследство, тогда и погуляю. И не здесь. В Париж махну или в Баден-Баден. Тут опасно. Очень опасно.
По иронии судьбы скромные меблированные комнаты с ватерклозетом в коридоре гордо назывались «Баден-Баден». Тамошний портье пообещал вернуть паспорт после прописки завтра утром, а расторопный коридорный мигом притащил самовар со свежей сдобой из немецкой кондитерской, что напротив. Перекусив, Дерзкий отправился на Большую Морскую, самую дорогую улицу столицы, на которой, к удивлению приезжих, располагалась сыскная полиция, куда каждое утро со всего города приводили всех задержанных за сутки оборванцев и воришек.