Вот он возле дома. Вот она дверь. К этой двери всего три шага. Всего три мгновения, или три вечности. Вчера это были бы желаемые и приятные мгновения. Сегодня это три вечности. В них вместилась вся его жизнь и ещё тысячи жизней до него и после него. Как их преодолеть? Какая-то сила толкала его вперёд и какая-то сила удерживала. Какой-то голос шептал: «Беги, сохрани себя, завтра взойдёт Солнце, завтра будет всё по-другому, ты живёшь и Бог живёт в твоей душе в твоём теле!». Но другой голос, какой то скрипучий, одновременно визгливый, отвратительный, громовой мощью давил уши бил в виски, пробегал дрожью по его телу, кричал, требовал, настаивал: «Иди! ты мужчина! не теряй мужского достоинства, иначе мир рухнет! отстаивай своё право! Дерись! Дерись за свою жизнь, за своё счастье! Иначе погаснет Солнце и исчезнут звёзды! Это твоё единственное счастье, другого не будет оно приходит раз! Раз и навсегда, удержи его!».
Сердце оглушительно пулемётной очередью колотилось в Володькиной груди. Ему вторило эхо. От такого эха пульсировал весь мир. Он не помнил, через секунду, или через тысячу лет, взялся за ручку и дрожащей рукой открыл дверь. Он зашёл в дом. Он не видел ничего. Он не осознавал ничего, на какое-то мгновение, кажется, потерял рассудок. Но тут он услышал такой знакомый, такой милый и дорогой голос
Володя! О, Боже! Как хорошо что ты пришёл! Заходи. К нам приехал гость. Знакомьтесь. Его зовут Николай Леонидович. Это мамин двоюродный брат, возвращается после ранения в свою часть и сделал такой крюк, чтобы навестить маму. Я хотела уже бежать за тобой. Николай Леонидович завтра уезжает. Дядя, она обратилась к Николаю Леонидовичу, это Володя. Мой Володя, он намного младше меня, но это мой Володя. Познакомьтесь.
Николай Леонидович встал из-за стола, подошёл к Володьке, взял его, ещё дрожащую, руку и крепко пожал. Потом обнял его дружески за талию, подвёл к столу и усадил. К Володьке постепенно начал возвращаться естественный мир. Под потолком висела керосиновая лампа, отбрасывая во все стороны фантастические тени и ждала поэта, или художника, чтобы начать с этих теней и развить умопомрачительные сюжеты. По другой стороне стола сидела Иркина мама и приятно улыбалась Володьке. Ирка стояла возле русской печки, облокотилась на припечек и тоже приятно улыбалась. На столе стояла бутылка недопитого самогона, несколько стаканов и неказистая сельская снедь. Воцарилось молчаливое благоденствие. Нарушил молчание Николай Леонидович.
Для знакомства по маленькой. Володька выпил и начал приобретать дар речи. Oy чувствовал, что уже может говорить, но не находил никаких слов. Да ещё и не прошёл пережитый стресс. Выручил Николай Леонидович. Он начал рассказывать как его ранило, как попал в госпиталь и ещё разную фронтовую всячину. Но он видел что Володька это воспринимает без особого интереса. Он сидел как будто его окунули в воду, вывели из первого шока, но ещё не вынули из воды. Николай Леонидович поменял тему.
Давай напрямую, герой. Тебе племянница моя нравится? Вижу, что нравится. Не упусти. Ладно. Вам с нами не очень интересно. Даю вам увольнение. Тебе, Володя, до завтра, А племяшке на три часа. Идёт? Вижу, что идёт. Идите посчитайте звёзды, потом расскажете. Володьке показалось, что он ему подмигнул. Но это, наверно, только показалось.
Как только они оказались на улице плотина прорвалась! Не успели закрыть дверь. как Володька с жадностью голодного дикаря, с напором льва, с любовной яростью тигра, до излома костей прижал к себе Ирку и впился губами в её губы. Он высасывал её влагу. он чувствовал её язык, ноздри улавливали дурманящий запах, тот запах, что может уловить и отличить только влюблённый, тот запах, что будет в памяти десятки лет и будет чудиться за сотни километров. Всё поплыло, всё кружилось, потом всё исчезло и остался единственный мир. Мир чувств и осязаний. Вот она эта грудь, своей упругостью прижалась к телу, вот оно это сердце, что трепещет с той же амплитудой, что и Володькино сердце, с амплитудой земли, Солнца, звёзд и всего Мироздания. Вот оно единое целое, что воссоединилось из двух половинок, ищущих и страдающих. И ничего больше не нужно. Да разве может быть что-нибудь большее, кроме полноты ощущения этой радости и счастья. Нет! Всё остальное мелочь! Потому, что всё остальное только фон. Бледный фон, чтобы увидеть как ярко вспыхнула звезда воссоединения двух любящих сердец. И не для кого-то. Нет! Только для них одних. Володька обнимал и с радостью осознавал. Что всего полчаса назад он это сокровище потерял, потерял, может быть, со своей жизнью, а сейчас нашёл, и нашёл навсегда. Навсегда!
Послушное тело Ирки угадывало его все желания, и повиновалось им. Она только шепнула
Пойдём на сеновал. На наш сеновал, что приготовил дед Михей. На сеновале те же объятия, К Иркиному запаху присоединился запах сена, что было сверх естественно. Его рука прикоснулась к её груди, к обнажённой груди, он припал к ней губами. Его рука впитывала наощупь всю прелестную красоту девичьего тела. О, господи! Как можно было создать такое совершенство?! По мере движения руки Володьку охватила нервная дрожь. Дрожало и Иркино тело. И вот лоно! Вот оно лоно! Сто молний вспыхнули в Володькиной голове. Застонала Вселенная. Он сделал какое-то движение и провалился. И ничего не помнил. И, как бы уходя от действительности, он ничего не понимал. Он ощущал только безграничное счастье. Проснулся он от Иркиного поцелуя.
Проснись милый. Уже поздно. Иди домой. Не провожай меня, здесь рядом. Теперь я твоя, а ты мой. Мой! Мой! Мой! И никто и ничто никогда не разлучит нас.
Какая прекрасная жизнь! Какая прекрасная земля! Небо очистилось от туч и необъятный звёздный свод раскинулся от горизонта к горизонту. И говорил он: «Смотрите, это я создал глаза, чтобы вы видели меня, это я создал ум, чтобы вы осознали меня. Это я вашими глазами вижу себя, а вашим умом осознаю себя, потому, что я и вы это одно целое. Серпастая Луна зарумянилась и зацепилась за далёкий стог сена, а вокруг ореол сияет голубым серебром. Вдали дома на сереющем небесном фоне растянулись в одну линию и только вербы возвышаются над ними как сторожевые башни. Точно также из-под ног убегают травяные лягушки, но уже с приятным шуршанием и с приятной прохладой прикасаются к босым ногам. А водяные лягушки, что три часа назад так неприятно квакали, вдруг стали исполнять прекраснейшую мелодию, мелодию продолжения жизни. Уже взлетели жаворонки, повисли над лугом и их серебристый голос оповещал о приближении утренней зари. Какая прекрасная жизнь! Скорее бы, скорее бы вечер, которого они с Иркой так боялись, а теперь так жаждали. Как переждать день? Как?
Идя домой, в таком прекрасном расположении духа, Володька почувствовал что какая то тяжесть оттягивает ему карман. И только сейчас осознал, что с ним пистолет. Как он его сейчас возненавидел, И возненавидел себя, что ещё недавно таскал для Бориса с гордостью автомат.
Как можно других лишать такой прекрасной жизни? Он вынул пистолет, нажал на рукоятке кнопку, вытащил чуть выпрыгнувший магазин с единственным патроном, думал он, и швырнул его в бурьян. Он хотел тут же выбросить и пистолет, но подумал нельзя рядом, кто то найдёт и будет стрелять. Двадцать шагов до канавы с водой туда он его и швырнёт. Какая прекрасная жизнь! А есть дураки, что сами себя лишают этой жизни. У них, наверное, никогда не было Ирки. И, смеясь над ними, он захотел их передразнить это они делают вот так. И он поднёс ствол пистолета к своему виску. Он был твёрдо уверен, что патрон выбросил вместе с магазином и нажал на курок.