Дома сестра отрабатывала гаммы, а мама с усердием училась играть на фортепиано по самоучителю. Длилось это недолго. Свободного времени у мамы было в обрез, хорошо ещё, что у неё хватило сил и терпения закончить Кемеровский УКП заочного института советской торговли. Это позволило ей получить пост на руководящей работе.
Я тоже попробовал играть на пианино, но после того, как научился играть двумя пальцами начало полонеза Агинского и Собачий вальс, желание сильно ослабло. Наша мама не теряла надежды и подарила мне фирменную семиструнную гитару. Отец, который во время праздничных гулянок играл на баяне, оказалось, умел немного играть и на гитаре. Он научил меня перебором играть «Цыганочку», показал несколько аккордов, и я с воодушевлением взялся за обучение.
1967 год. Междуреченск. Алексей Тихоньких с отцом.
Во дворе мне сразу сообщили, что теперь играют на шестиструнных гитарах. Я снял седьмую струну с гитары, и дворовые ребята научили меня её настраивать на современный лад.
Как-то вечером, когда я сидел и потихоньку бренчал на гитаре, пришли гости. Папа сел играть в шахматы со своим приглашённым сослуживцем, ожидая начало ужина. Моя мама и жена гостя стали возиться на кухне, сестра читала. Я вышел из моей комнаты, поздоровался, примостился возле играющих и стал с интересом наблюдать разворачивающуюся партию.
Я уже не первый раз наблюдал за игрой в шахматы. Невольно я научился тому, как передвигались фигуры, но никак не мог понять, какой логикой руководствовались игроки перед тем, как сделать определённый ход. Я заметил несколько не очень сложных закономерностей, но на этом моё понимание застопорилось. Вдруг мой отец сделал ход, который открывал его противнику возможность осуществления нападения и на короля, и на ладью одновременно. Я встрепенулся и воскликнул:
Папа, он же сделает шах!
Перехаживать было не принято. Отец задумчиво покачал головой:
Вот видишь, Алёша, какой опасный вид спорта шахматы. Можно напороться на вилку!
Его приятель удивлённо посмотрел на меня и со смехом сказал:
Если ты умеешь играть в шахматы, то должен знать, что подсказывать запрещено! и сделал именно этот ход.
Отец проиграл партию, но после этого случая он стал охотнее учить меня играть. Конечно, ему было неинтересно играть со мной, но он соглашался время от времени на пару партий. Условия были обычные: я расставлял фигуры и после игры собирал их и убирал на место шахматную доску.
Мама ворчала на папу: «Бессовестный! Мог бы и поддаться ребёнку!» На что я живо восклицал: «Не надо мне поддаваться! Я всё равно его обыграю, рано или поздно!» Отец улыбался. Иногда он предлагал сыграть против меня без ферзя, я радостно соглашался, но он всё равно выигрывал. Когда у него не было времени или желания играть со мной, я брал шахматный еженедельник, который он выписывал, и пытался решать опубликованные на его последней странице шахматные задачи.
В спортшколе достаточно быстро сформировалось активное ядро старших ребят, которые оказывали влияние на нас, тогдашних начинающих.
Это были Боря Горшков, Слава Ломов, Паша Иваненко. Нас приучали к дисциплине и уважению старших. Бросить занятия гимнастикой считалось в какой-то степени предательством. Одним из лидеров у старших ребят был Паша. Это был умный, начитанный и хорошо воспитанный парень. Он увлекался фантастической литературой и мог нам часами пересказывать романы Беляева, Ефремова, братьев Стругацких
Я легко интегрировался в группу старших и с интересом выслушивал их оживлённые дискуссии. Иногда мне казалось, что их несколько раздражала эта легкость, с какой я осваивал новые элементы, но я чувствовал их искреннее уважение ко мне. Для меня было удивительно это внимание, но, с другой стороны, это вызывало во мне чувство определённой ответственности перед моими товарищами. Я понимал, что на меня возлагались надежды, и что у меня был какой-то видимый ими шанс, которого не было у них.
Геннадий Никифорович тоже относился ко мне по-особенному. С одной стороны это было приятно, с другой усложняло наши взаимоотношения. То, что прощалось другим, не прощалось мне. От его повышенной требовательности у меня часто выступали слёзы на глазах. Меня переполняла обида, ведь других он не ругал за то же самое. Я тогда не понимал, что он меня учил ответственности и требовательности к себе. Он учил меня быть лидером. Настоящим лидером. Таким, который не будет ныть в трудной ситуации и сможет не только сам бороться до конца, но и повести за собой других.
Этой зимой на тренировке на перекладине я рассёк себе бровь. Я стоял перед ним, виновато смотрел одним глазом, и кровь густыми темно-красными кляксами капала на маты. Геннадий Никифорович принёс бинты, наложил компресс к ране и сказал, глядя на меня внимательно: «Алексей, рассечение брови это просто лопнувшая кожа. Но так как она натянута, рана сильно открывается и обычно относительно много кровоточит. Не беспокойся, в больнице тебе наложат несколько швов, и ты через пару дней сможешь снова приступить к тренировкам». Я слушал его и растерянно прижимал быстро намокший от крови компресс.
Мне вдруг вспомнилось, как год назад он попросил у Паши Иваненко его накладки. Он намазал руки магнезией, запрыгнул на перекладину и легко выполнил именно этот элемент, при исполнении которого я рассёк себе бровь. Затем он сделал два больших оборота вперёд и перелет прямым телом через перекладину в соскок. Мы стояли, смотрели и не верили своим глазам, а он снял накладки, взглянул на нас и, протягивая их Пашке, сказал: «Что рты раскрыли? Вперёд и с песней!» и почему-то добавил: «Японский городовой!»
В больнице женщина-врач накладывала швы и качала головой:
У тебя же уже есть шрам на этой брови! Это что тоже на занятиях гимнастикой заработал?
Нет, это меня собака укусила. ответил я и попытался вспомнить этот случай, произошедший со мной на каникулах у бабушки в Забайкалье, когда мне было шесть лет. Воспоминаний о том времени почти не осталось, только какие-то отдельные невзаимосвязанные фрагменты: жареное сало на сковородке, мотоцикл с коляской во дворе, гора отработанной породы возле угольной шахты, похожая на египетскую пирамиду
1967 год. Букачача. Алексей с сестрой в гостях у бабушки.
Мой тренер оказался прав, через два дня я уже снова приступил к тренировкам.
Глава третья
Этой осенью мне исполнилось одиннадцать лет и меня стали вызывать на областные сборы по подготовке к всероссийским соревнованиям. Эти сборы проходили чаще всего в Ленинске-Кузнецком, в недавно открытом гимнастическом центре, который построили в 1972 году и почему-то назвали «Манеж спортивной гимнастики».
1984 год. Ленинск-Кузнецкий. Манеж спортивной гимнастики.
Сто метров длиной и тридцать шириной, с гимнастическим помостом в центре зала и с дюжиной поролоновых ям для приземлений со снарядов, это сооружение для нас было чем-то фантастическим.
О таких условиях для тренировок можно было только мечтать. Практически все школьные каникулы я стал проводить теперь на сборах в Ленинске-Кузнецком. Из Междуреченска до Ленинска ехать было шесть часов на автобусе.
Автовокзал, куда привозил автобус, находился в двух минутах ходьбы от манежа. Меня сажали на автобус, и я добирался до Ленинск-Кузнецкого гимнастического центра сам.
Когда я находился в Междуреченске, мы тренировались утром или вечером, поскольку учились в разных школах и в разных сменах.
Сегодня утром, когда я вышел из подъезда нашего дома, было ещё темно. Я прошёл по улице Космонавтов, пересёк Комсомольский проспект и оказался на натоптанной тропинке городского парка.