«Наверное это станет уже не важным и не нужным, размышлял он в полудреме, и забытьи, и сейчас даже лучше, что об орденах никто не знает. А поручик Никольский, бредущий должно быть где-то рядом, преданный делу и порядочный человек; вон как тщательно укрывал поклажу, по-хозяйски маскируя, обложив ее со всех сторон утварью. А ведь где-то здесь мешок с оставшимися царскими червонцами. Лежит себе, заброшенно и никому до него нет дела»
Капитан достал дневник; в нем он делал ежедневные пометки и расчеты, раскрыл карту. По его предположительным заметкам сегодня было восемнадцатое ноября, а пройдено меньше половины пути. Понимая, что в отсутствии какого-либо человеческого жилья отряд больше суток не пройдет, привал для обогрева людей и отдыха стал жизненно необходим. В этой бескрайней степи они все могут остаться навсегда и лишь от его правильных решений зависят теперь их жизни. Но остановка здесь, сейчас, чревата верной гибелью отряда. Нет сил ни ждать, ни терпеть, не идти дальше. Еще немного мучений и всем станет все равно, куда и зачем бессознательно бредут промерзшие ноги
Еще по вечерам, за чаем, за частыми разговорами с капитаном парохода «Пермяк», штабс-капитана занимали рассказы опытного и бывалого речника о старообрядцах не так давно ставших строить свои поселения в таежной глуши Приобья, сторонясь и чураясь местных жителей, по жизни занимающихся охотой и кочующих повсюду. Внимательно слушая его, Киселев многое почерпнул о вынужденных жителях Васюганских болот и их окрестностей. В глухой тайге и непроходимых лесах надеялись их семьи скрыться от преследования царских властей. Так и оказались они в Нарымских краях. По верховью Васюгана и впадающих в него рек, появились эти трудолюбивые крестьяне из Российских Губерний. Старообрядцы-раскольники настроили себе поселения, завели пашню и скотину, жили себе, тайно предаваясь своему фанатическому молению. Только вот где все они, где их скиты и стоянки? У них, пожалуй, можно было бы сейчас укрыться, переждать морозы и двигаться дальше, спасти погибающий отряд. Всюду властвовал холод и ни единой селькуповской юрты, словно бы не кочевали они здесь, а откатились южнее, к Колпашево, до которого еще далеко. Попытки поисков береговых жителей верховым, головным дозором, были тщетны. Тропы, пробитые по холмам и лесным гривам, в зиму были почти неузнаваемы и лишь на открытых ветрам просторах, на выдутом снегу, можно было усмотреть редкий и хитрый след когда-то побывавшего здесь охотника.
Глядя при слабом, лунном свете на маршрут, которым они следовали, Николай все больше склонялся к вынужденной стоянке в единственном охотничьем поселении, обозначенном речниками на карте. Существовало ли оно в реальности он не знал. Других деревень вплоть до Нарыма не было. Расчеты показывали, что обоз где-то совсем рядом с Нижне-Лумпокольским юртовым поселком селькупов. Остятские, хантыйские юрты, в которых издавна проживали местные жители, надежно защищали их от здешних морозов, порой доходивших до сорока и более градусов. С рассветом, сориентировавшись на местности, Киселев обнаружил ответвлявшуюся по левобережью старицу, за ней река плавно загибала вправо. Сравнил местность с картой. Выходило, что селькупы всего в трех, может четырех верстах пути. Всем было объявлено о предстоящем привале. В надежде на отсутствие поблизости «красных», в небольшом охотничьем и оленеводческом хозяйстве можно будет отдохнуть и набраться сил, считал он. Стоило лишь немного поднапрячься и достичь желанной стоянки, хоть на какое-то короткое время, забыть о тяготах пути
Глава пятая
Софья и солдат
Все в кирпичных кружевах, здание железнодорожного вокзала было маленьким, двухэтажным и беленым снаружи. Со стороны станционных путей, перед ним имелся навес на фигурных, видимо чугунных, столбах. Пассажирские поезда проходили под ним и люди в непогоду не мокли от дождя, ожидая прибытие поезда. Внутри вокзал разделялся на три части: зал кассовый, зал ожидания, с массивными дубовыми диванами, на их высоких спинках были вырезаны буквы «МПС» и ресторан. Ближе к двери на перрон, висел изрядных размеров колокол, в который обязательно звонил дежурный, выходя встречать пассажирский поезд. Перед вокзалом со стороны города площадь со сквером, фонтаном и множеством кустов сирени. В центре чаши фонтана, лежа на камнях, дремала высеченная из камня олениха, а над ней в настороженной позе стоял такой же олень с ветвистыми рогами. Вокзал и площадь отделялись от города шеренгой мощных тополей, посаженных видимо еще в прошлом веке.
В периоды лихолетий, наверное, все города, а в особенности их вокзалы, выглядят одинаково; хмурые, хоть и беленые, но потухшие блики стен, чем-то схожи с обеспокоенными взглядами суетливо бегущих мимо прохожих, горожан и приезжих. Белая армия откатила на восток, оставив после себя развал и хаос войны, какой воцаряется при любом поспешном выводе войск, отступлении или бегстве. Поражение, которое потерпел Колчак на Урале отбросило его отступающие армии в глубину Сибири. И Тюмень, куда с трудом добралась Софья, встречала ее нахлобучено и равнодушно. Что ждало ее там, в далеком Петрограде, куда она стремилась добраться, преодолевая голод и бессонницу последних беспокойных дней, она пока не знала. Но то было где-то далеко, не здесь и потому оценивалось и ощущалось иначе, с долей благой надежды, способной позволить думать о тяготах военного времени, иначе. Газеты пестрили заголовками: «При наступлении на Петроград был разгромлен Юденич», под жесткими ударами Красной армии на юг отступали Белые части деникинских войск. Народ был настроен по-пролетарски и даже Софья, по-своему равнодушная к войне, но не безразличная к страданиям людей, как никогда чувствовала настроение народных масс. Ей даже пришел на ум отрывок из недавно печатавшегося в газетах, стихотворения Советского поэта нового времени, Владимира Маяковского: «Мы голодные, мы нищие!.. С Лениным в башке, с наганом в руке!..»
По старинной аллее их высоких тополей, в обе стороны, скользя по снегу, проносились санные повозки и кибитки, запряженные лошадьми, от которых клубами валил пар, и они казались Софье теми же паровозами, только маленькими и живыми. Мимо, с песней, прошагали сроем солдаты, держа за плечами винтовки выставившие свои острые жала штыков в самое небо. Софья прижалась к толстым тополям и пропустила колонну вперед. В Москве и Петрограде голодно: «Пусть ни один спекулянт не появляется в городе!» гласил висевший у здания напротив плакат. И ей стало одиноко и страшно от того, что здесь ее никто не ждал, и новое, пришедшее с пролетарскими идеями и чаяниями время, в ней совсем не нуждается, а живет само по себе, глядя лишь в грядущее Коммунистическое будущее, которое предстоит еще построить и только тогда в нем жить
И как же быть ей, когда нет ни гроша за душой, и лишь памятные драгоценности прошлого согревают сердце. А ведь с ними наверняка придется расстаться. Где она сможет продать дорогие вещи, когда за это могут арестовать и посадить в тюрьму, а может и того хуже Но без денег не продают билеты и на поезд трудно будет попасть. Такую добрую, отзывчивую, хоть и крикливую старушку, которую она даже полюбила, наверное больше не встретить и придется решать самой; кому доверять, а кого сторониться. В чужом городе и люди, и стены были чужими, да и сама она, больше доверяла Белому движению, которому верой, и правдой служил ее любимый Николай. С грустью и болью в сердце вспомнив о нем, она остановилась; ей вдруг расхотелось куда-либо идти, понапрасну тратить силы, бесцельно бродя окрест вокзала, откуда громко доносились отрывистые гудки паровозов, должно быть зовущие ее в новую, непонятную еще жизнь