А ты?
Действительно. Послал телеграмму и ждал писем. Как пацан. Нет, как капризный ребёнок. Привык, чтоб родители за мной носились ах, сыночка, ах, сыночек, не холодно ль тебе, не сыро? Блин, стыдно.
Сестра рассказала:
Мы и забыли про папкины именины. Приходим, а он лежит в синей рубахе, которую ты прислал. Вот, говорит, сын на службе помнит, а вы.
Спустился в туалет. Смотрю знакомый затылок. Подхожу.
Закрыть и прекратить!
Он чуть было не закрыл, не прекратив. Колька! Здорово, сват!
На нём моя рубашка. Вещи я в общаге оставил, ребятам носите, если подойдут. Значит, искал меня. Зачем?
Пойдём в ресторан у нас столик накрыт.
Поднимаемся.
Ты как тогда отбился?
Да, блин, думал, кранты засунут пику под ребро. Но повезло. Выскочил на улицу навстречу свадьба. Васька Прокоп младшего брата женит. Я в толпу вписался, они следом. Меня угостили, их уложили: Прокопы парни крутые. А ты чего в армию смотался?
В армию я бы не пошёл. А тут вакансия подвернулась в пограничном флоте как не воспользоваться.
Ну-ну.
Потом, уже прощаясь на перроне, как бы между прочим, спросил:
С Надюхой что?
Он плечами дёрнул не знаю, мол, и не интересуюсь. Понятно.
Девчонка Славика Тюрина вдруг запричитала, закричала в голос, прощаясь. Плакала, конечно. А мне её истерика как удар под дых. Смотрю, отец заморгал часто-часто. Мама тянет платочек к носу. Как же сынуля на китайскую границу едет.
Колька обнял несчастную:
Что ж ты так убиваешься? Я-то здесь, с тобой остаюсь.
Она доверчиво склонила голову на его грудь Колька всегда девушкам нравился.
Тюрин высунулся из окошка:
Это что за дела? Люда! Людка!
Но состав загрохотал, набирая скорость, и перрон, и все, кто на нём был, остались позади.
На несколько минут тормознулись в Златоусте. Закатный час солнце скрылось за горами, с них на город ползут сумерки. Перрон пуст и тих. И в этой тишине отчётливо и напряжённо, нарастая, зазвенели девичьи каблучки. А вы, наверное, и не знали, как это может за душу щипать перестук женских каблучков. Как будто в сердце стучатся ближе, ближе.
Чистяков стоит у вагона, широко расставив ноги, выпятив богатырскую грудь. Вихрем что-то под окном промелькнуло, и вслед за глухим ударом тел оборвался стук каблуков далеко не дюймовочка повисла на чистяковской шее. Меня б таким ураганом смело к чёртовой матери.
Грех смотреть на чужие поцелуи, и нет сил, взор оторвать. Где же ты, моё счастье каблучковое? Спишь ли, ешь ли? Сидишь за партой, иль спешишь на танцы? Хоть намекни, как ты выглядишь. Где и когда найдёшь меня истосковалась вся душа.
Подошли чистяковские родители. Ну, мамашка-то точно родная косая сажень в плечах. А мужичонка с ней рядом плюгавенький такого не жалко зарубить. Мать дождалась терпеливо, когда девушка Чистякова опустила, и притянула его голову к необъятной своей груди. Мужичонку допустили последним и только к рукопожатию. Всё, Чистяков, прыгай на подножку поезд тронулся.
До Читы доползли без приключений. Разве что настроение у всех без исключения было подавленным. Встреча одним мгновением пролетела, а расстройств на всю оставшуюся жизнь. Одно меня радовало с батяней примирился. Приеду в часть сразу напишу.
Тюрин допытывался что за человек мой сват? И по какому праву он обнял его девушку? Чем Славика успокоить? Врать не хочется, стращать не хочется всё будет так, как девчонка захочет, а сват лишнего себе не позволит. Сказал и сам себе не поверил
Злоключения начались в Чите здесь у нас опять пересадка. Какой-то хмырь, весь в наколках и тельник-майке, привязался братки, мол, братки. Говорит, дальше едем вместе, и нам надо за него держаться. Летёху советует тряхнуть, а, тряхнувши, выкинуть из вагона.
Берсенёв ему:
Слышь, убогий, тельник нижнее бельё, ему более кальсоны подходят.
У хмыря в руке початая бутылка пива. Две девицы непонятного возраста, как собачки, бегают за ним и всё норовят к горлышку приложиться. Мужик их отталкивает, сам отхлёбывает. На ноги девицам глянешь вроде ничего. На лица бр-р-р! хуже атомной войны. Хмырь нам подмигивает:
Сосок хотите? За фунфырь уступлю.
А потом как даст одной кулачищем. Дама упала, и он носом в стенку кто-то из наших приложился. Окружили, а у него в руках финка.
Попишу, моряки, ля буду, попишу.
Чистяков:
Отойдите.
Ремень из тренчиков вытянул, на руку мотает, а хмырь нож перед собой и на прорыв пошёл вырвался на перрон и стрекача задал. Тут наш поезд объявили. Садимся, а билеты наши раскидали нас по всему составу. Я в общем вагоне один оказался. Прошёлся туда, вернулся обратно нет мест свободных. Я к проводнице.
Нет, говорю, свободных мест.
Она:
Садись, где найдёшь.
Не найду к вам приду.
Приходи.
Снова бреду под завязку набитым вагоном. Солдат на нижней боковой спит. Бужу.
Вставай, пехота, приехали.
Полку раскидали на столик и два сиденья. День проехали. На ночь глядя, солдат предлагает
Давай ляжем валетом.
Мне только ног твоих у носа не хватало! Впрочем, мои тоже не «шипром» пахнут. Легли. Он мои голени обнял, я его. Спим, не спим пытаемся. Среди ночи он пропал. Я раскинулся на полке и заснул с удовольствием. Вернулся солдат, будит:
Слышь, моряк, у тебя на бутылку есть?
Откуда деньги? Из учебки еду лейтенант командир.
Ну, тельняшку продай.
Тебе что приспичило?
В конце вагона двух тёлок дерут за бутылку дают. Я был, отметился сходи и ты, а я посплю.
Слушай, мне как бы немножко не хочется.
Да брось?
Нет, правда, потерплю чуток.
Ага, совсем чуток три года.
Теперь уже меньше.
Нет, я ради этого дела последнюю рубаху отдам.
Солдат скинул ботинки и обнял мои голени. Лежал, лежал, ворочался, ворочался потом встал и куда-то пропал. Наверное, пошёл последнюю рубаху проё. Как бы это выразиться цензурно, и чтоб все поняли?
В Хабаровске опять пересадка с ночёвкою на вокзале. Во вполне приличном гальюне привели мы себя в порядок умылись, побрились, почистились. Вот погладиться не удалось а так был бы полный ажур. Пристроились ночевать строем на баночке (лавка вокзальная), головой на плечо соседу.
Напротив ожидающие. Дама яркая блондинка, при ней два военных. Старлей, должно быть, муж, а прапорщик брат. Её короткая кожаная юбка на баночке совсем потерялась. Всё, что выше колен, бросается в глаза, просто лезет нахально, не даёт окончательно сомкнуть веки и уснуть.
Чуть дальше, женщина в строгом платье, уложив на колени головку ребёнка, просидела всю ночь, чутко реагируя на все движения чада. Лицо типично еврейское, не лишённое, впрочем, привлекательности. Утром от блондинки остались одни ноги на лицо без содроганья нельзя было глянуть. А юная мамаша, будто не спала, и не было для неё томительной ночи ожидания. Хочу жениться на еврейке.
Иман-1 так раньше называлась эта узловая станция, а нынче город Дальнереченск. Две створки ворот с адмиралтейскими якорями из жести распахнулись, впуская нас на территорию части, и закрылись. Как символично! Если бы мы прошли через КПП, такого зрительного эффекта не было.
Лейтенант Берсенёв построил нас в шеренгу перед штабом и вошёл. Дождик накрапывал. С козырька перед штабной дверью лил ручьём. Кавторанга сунулся было к нам поближе (мне показалось, даже руку для рукопожатий приготовил), но попал под поток, втянул голову в плечи и вернулся на крыльцо. Из-под козырька представился:
Начальник политотдела пятнадцатой отдельной бригады сторожевых кораблей и катеров капитан второго ранга Юрченко Борис Михайлович.
Поздравил нас, новобранцев, с прибытием к месту службы. Сейчас посмотрят наши личные дела и быстренько оформят назначение. А он пойдёт и ускорит. И ушёл. Мы стоим под дождём не сильным, но нудным, достаточным, чтобы считать себя промокшим до нитки. Мичман какой-то остановился и стал разглядывать нас, как зверей в зоопарке только что палец в рот не сунул. Проходящий мимо матрос так лихо козырнул, что локтем сбил с него фуражку. В три движения он поймал её у самой земли, водрузил на голову и сказал: