Ещё в 1940 году, когда финансовое положение банка фон Штрелах стало позволять Тео некоторые личные вложения, он по совету отца решил приобрести недвижимость и купил практически за бесценок старинную виллу с участком леса на реке Хавел под Берлином, принадлежащую до войны семье еврейских фабрикантов, расстрелянных в начале года. С наступлением весны 1942 года он решил подстраховаться от возможных послевоенных перипетий и приобрёл на подставное имя небольшое шале в немецких Альпах. Деревушка Бад-Виззее на озере Тегерн, затерянная в лугах предгорья, давала ему возможность на короткое время забыть, что идёт война и что он может себе позволить не более нескольких дней спокойного отдыха.
Однако личные вложения этим не ограничивались. Тео отлично понимал, что война будет длиться не вечно, когда-нибудь всё закончится. И молодой человек не был абсолютно уверен, что ему не придётся нести ответственность перед потомками этих всех чёртовых евреев за отнятое и награбленное, за лагеря и сотни тысяч убитых. Как разумный человек, не окончательно задурманенный нацистской идеологией, фон Штрелах предусматривал все возможные сценарии развития событий и поэтому заблаговременно открыл под чужим именем несколько тайных вкладов на предъявителя в различных государственных банках за пределами Европы, куда регулярно переводил определённые суммы. В августе 1944 года он тайно и с паспортом под чужой фамилией съездил в Лихтенштайн, где абонировал банковскую ячейку на предъявителя. Там он спрятал несколько особенно уникальных и дорогих ювелирных изделий, найденных и изъятых у еврейских семей за годы войны и не указанных в отчётах.
Отношения с женщинами занимали важное, но не первостепенное место в жизни Тео фон Штрелах и воспринимались скорее, как физиологическая необходимость для поддержания мужского здоровья. На серьёзные перспективные отношения у мужчины не было времени и все его периодические притязания на интимную близость ограничивались посещением престижных дорогих борделей по всей Европе во время своих передвижений по оккупированным территориям. Семья, считал он, это ненужная ответственность за совершенно посторонних и чужих ему людей, и частичная утрата независимости. Дети фактор, мешающий осуществлению жизненных планов и бесполезная потеря жизненных ресурсов. Романтические ухаживания неуместная суета, трата времени, денег и эмоциональных сил. К тому же женщины так непредсказуемы, понимание их сущности лежало в области, далёкой от биржевых сводок и финансовых расчётов. А в настоящую любовь он не верил. Она существовала в плохих романах и дешёвых стишках. Любовь для сентиментальных слабаков с комплексом неполноценности и нищих болтунов. А Тео фон Штрелах таковым себя не считал.
У него правда случилось несколько более-менее продолжительных афер, но разве можно было рассчитывать на серьёзные отношения с актрисой варьете, требующей всё больше денег на одежду и украшения, и которая совершенно не соответствовала его представлениям о женском идеале чистоты и целомудренности. Красивая, страстная, раскрепощённая. Но, не его круг, не чета фон Штрелах.
Или со старшей медсестрой из полевого госпиталя, находящейся каждый день на передовой, где могут убить. С ней ему было уютно, тепло, с ней он становился снова самим собой. Но, война, госпиталь, раненые. Кровь, гной, смерть! Какая уж тут любовь, а тем более семья.
Нет, всё это было не для него. Гораздо проще и честнее было встречаться без обязательств с женщинами, профессионально продающих свою любовь за деньги. Тут всё строилось на договорной финансовой основе единственному, чему фон Штрелах в отношениях между людьми доверял.
Его родителей, конечно, не могло не волновать то, что взрослый сын ни с кем не встречается, не создаёт семью, не обзаводится детьми на радость бабушки и дедушки, не стремится в конце концов продолжить существование династии фон Штрелах. Но, мать не решалась сама знакомить его с какой-нибудь достойной, как ей казалось, девушкой из их круга, знала, что сын не примет чужого выбора. А отец уже давно старался не вмешиваться в жизнь сына. Ни в личную, ни в профессиональную. Официально Карл фон Штрелах всё ещё управлял банком, но важные стратегические решения не принимал уже давно, практически отойдя от дел, передав всё в руки сына.
Старик фон Штрелах всё видел и понимал, за счёт каких поступлений так быстро растёт банковский капитал их финансового учреждения. К тому же он не мог не замечать происходящие изменения в Германии и в странах Европы, и он не мог сказать, что его это радовало или вызывало чувство гордости за успехи сына. Происходящее скорее нарушало его душевное равновесие и не вполне соответствовало сложившимся жизненным принципам человека старой бисмарковской закалки. Да, он тоже не долюбливал евреев и считал их виновными во многих бедах Германии, но грабить, а потом обрекать на смерть Нет, это он не мог понять и принять. Однако, несмотря на душевные терзания, Карл фон Штрелах предпочитал не вмешиваться в происходящее, и делать вид, что его это не касается, а порой и просто молчать. Так было лучше, так было спокойнее, так было комфортнее.
За возможность выехать из горящей Польши младшей дочери Милы Леон Козловски, как и обещал, отдал все семейные сбережения и ценные бумаги, что хранились у него на счетах в швейцарском и английском банках. А также все драгоценности из ювелирных гешефтов в Кракове и Варшаве. Деньги были переведены на указанные реквизиты финансового учреждения семьи фон Штрелах, драгоценные изделия фон Штрелах изъял собственноручно.
Тео продолжал лично заниматься делами семьи Козловски по многим причинам. Одной из них было желание банкира оставить в своём личном пользовании фамильную драгоценность ювелиров кольцо «Святая Мария», а для этого он должен был быть уверен, что свидетелей этого события не останется и об этом впоследствии никто никогда не узнает.
С вами было приятно вести дела, пан Козловски, вы добросовестно выполнили свои обещания. Это делает вам честь. Но, дорогой мой, вы и меня должны понять: я не всесильный, я всего лишь солдат Райха, выполняющий его приказы. К тому же, согласно нашему договору я спас ваших дочерей, как и обещал. А это, согласитесь, немало. Ваша старшая дочь Сарра уже наверняка добралась до Южной Африки, младшая Мила находится в надёжном месте на границе со Швейцарией и в ближайшие дни я переправлю её в Аргентину, как подданную этой страны. Но, не просите меня за вашу жену, зятя, а тем более его семью. Я и так многим рисковал, идя на сделку с вами. К тому же, договор есть договор: всё ваше состояние на будущее ваших двоих детей. Я даже выполнил больше, чем обещал: я дал возможность уехать троим детям, ведь ваша старшая дочь беременна, фон Штрелах рассмеялся своей, как ему казалось, удачной шутке, и вообще, будем надеяться на лучшее. Да и потом, концентрационный лагерь это тоже не конец света, там тоже можно жить.
Прощайте, пан Козловски. Храни вас Гос-дь.
Обещая спасение младшей дочери Милы, фон Штрелах не говорил всей правды. Всё дело было в том, что девушка очень нравилась ему. С тех пор как он познакомился с её семьёй, предложил и пообещал помочь Миле уехать из оккупированной Польши, она постоянно занимала все его мысли. Пожалуй впервые в жизни он испытывал чувство, похожее на влюблённость, и это тревожило его своей ненужностью и неопределённостью. Всё в этой шестнадцатилетней Юдифе притягивало мужчину: невинность, красота, ум, смирение. Особенно его волновал цвет её медно-рыжих волос, от которых невозможно было оторваться. И взгляд. Этот взгляд её тёмно-зелёных глаз в них скрывалась непонятная притягивающая сила и волшебство. Тео чувствовал внутреннюю силу характера и недоступность девушки, но иногда колдовская притягательность изумрудных глаз и желание обладать её телом становилось настолько сильным, что перевешивало давно-сложившегося брезгливого отношения к представителям еврейской нации. Отталкивающее притяжение. Мужчина не находил в себе силы расстаться с девушкой, боясь потерять последние проявления человеческого тепла в своей душе. Именно поэтому он предложил в начале 1940 года перевезти Милу до её отъезда за границу Польши в своё шале в Альпах, пока он будет пытаться помочь спастись её родителям. Там она будет в безопасности. Иезуитское чувство смутной надежды на что-то недосягаемое и возвышенное будоражили его мужское воображение и толкало на необдуманные поступки.