Конечно, главным при определении порядка увольнения была подготовка качественной замены номеров расчета. Поэтому, как правило, после работ на «дембельском аккорде» увольняемые обучали свою «замену». Поскольку вечером в классы пройти было нельзя, увольняемые рисовали нужные картинки, проводили словесные тренажи, заставляли на память учить уставы, наставления и другие документы.
О чем же я задумался?
Прошел октябрь и половина ноября. У меня в батарее осталось четыре увольняемых. Трое были систематическими нарушителями дисциплины, отсидевшими неоднократно на «губе», так в просторечии называли гауптвахту, исключенными из комсомола. Они знали, что уволятся позже всех, но вели себя тихо и дисциплину не нарушали. Я предупредил, что малейшее нарушение и они отправятся в дисциплинарный батальон, а не на гауптвахту. А четвертым был Салахов.
Не знаю по какой причине, но и начальник отделения, и я про него попросту забыли. Он не попадался на глаза, работал «как молодой» и до поры о себе не напоминал, наверное, по причине природной скромности.
В тот день я пришел на вечернюю поверку личного состава. А после построения и команды «Отбой» Салахов подошел ко мне сам. Обратившись, как положено, он спросил: «Товарищ старший лейтенант, а можете и мне дать «дембельский аккорд?»
Это было для меня, как холодный душ. Его можно было уволить, замена готова, ничего его не держало. Я сказал, что подумаю и утром ему сообщу. Пока шел в общежитие, а я был на дежурстве, думал, что можно ему поручить. Случайно, возле учебного корпуса, где располагался дежурный по дивизиону, мне на глаза попался солдат. Он веником убирал с дорожки опавшие листья. Веник был весь истертый, как иногда говорили «в две хворостинки». Я терпеть не мог, если видел солдата с таким веником. Видно его начальникам было все равно, как и чем солдаты подметают дорожки.
Идея пришла сама собой. Наутро я подозвал Салахова и спросил, умеет ли он вязать веники. Он удивился, но сказал, что умеет. Я не стал долго думать и сказал: «Сто веников сделаешь, и сразу уволю». Количество его нисколько не смутило. «Вы только мне разрешите на старт уходить с Елькиным», попросил солдат. Елькин был механиком моей «боевой двойки» и ходил на старт самостоятельно, подметал территорию возле хранилища до прихода НДБР. Я согласился.
К семнадцати тридцати, перед уходом со старта, я подошел к деревянному домику, возле которого увидел Салахова. Возле него лежала гора веток, топор и куски проволоки. К сучку стоящего рядом дерева была привязана веревка с небольшим кольцом на нижнем конце. Солдат собирал нужное количество веток, обвязывал их веревочной петлей и ногой, вставленной в нижнее кольцо, эту петлю затягивал. Куском проволоки связывал веник, делал еще одну петлю и опять связывал это место проволокой. Таким образом получался очень крепко связанный отличный веник.
Я никогда не видел, чтобы для вязки веников использовали такое приспособление. Это было очень просто, надежно и быстро. На вопрос, сколько уже готово, Салахов пригласил в домик, где лежала гора готовых веников. «Уже шестьдесят пять», -с гордостью сказал солдат. Я был поражен. Естественно пересчитывать эту гору я не стал.
С утра, сразу после развода, пошел в строевую часть и попросил подготовить документы к увольнению. Затем зашел к замполиту полка и спросил, можно ли солдату оформить грамоту от командира полка. На вопрос, кому и за что, я рассказал про Салахова, его службу и «дембельский аккорд». «Да для него в селе эта грамота будет как самая большая награда, он же героем для своих сельчан будет», убеждал я замполита. Замполит ко мне хорошо относился и сказал, что к обеду все будет готово.
А перед обедом на старте ко мне подошел Салахов и доложил, что все готово, можно считать. Я, для вида, зашел в домик. Куча веников была огромной. «Ну что ж, пойдем на обед, а потом будешь переодеваться, сегодня поедешь домой», сказал я солдату, и мы вдвоем пошли к казарме. На вечернем построении я вручил солдату грамоту и документы, поблагодарил и просил от меня передать благодарность родителям. Вот так.
В моей памяти, увы, осталась только фамилия солдата, а жаль. Понятно, что его родственники вряд ли прочитают этот рассказ. Но хорошо бы написать и имя, и отчество. Человек заслужил такую память.
А вениками мы пользовались до следующей осени, почти год. Спасибо тебе, солдат Салахов.
1977 год
Отпуск. Это замечательное мероприятие ежегодно случалось с каждым офицером и прапорщиком. Отменить его не мог никто. Только чрезвычайные обстоятельства могли повлиять на время отпуска.
Естественно, все мероприятия в армии планируются заранее. Только внезапные проверки нельзя было предугадать. Однако, в те времена понятие «внезапная» было достаточно условным. Проверки, как правило, вносились в планы боевой подготовки дивизии, армии и Главного штаба РВСН. А уж какими путями узнавали о них нижестоящие командиры, можно только догадываться.
Было и еще одно обстоятельство, влиявшее на время проведения отпуска.
«Солнце жарит и палит, едет в отпуск замполит. Слякоть, дождь и непогода, едет в отпуск зам комвзвода».
Это крылатое выражение я узнал еще в детстве. Услышать его можно было от каждого офицера, я услышал это от своего отца. А когда сам начал служить, понял, что это действительно так.
Мой первый отпуск пришелся на позднюю осень 1973 года. А в 1974 году я поехал в отпуск в январе. Молодой начальник двигательного отделения 1 батареи, я только сдал на допуск к самостоятельной работе, заступил на дежурство и сразу после смены ушел в отпуск. Так было принято.
А в начале 1976 года, через несколько месяцев после того, как стал командиром батареи, сразу ушел в отпуск как самый молодой комбат. У каждой категории должностных лиц был свой график отпусков. И каждый командир старался максимально точно выполнять этот график. Я, как молодой офицер, принимал это как должное. И когда сам стал комбатом, тоже планировал отпуска своих офицеров. Хотя на график отпусков влияло и то, когда в отпуск уходят офицеры других батарей. Командир дивизиона не мог допустить, чтобы в отпуск одновременно ушли, например, все 4 начальника стартового (или другого) отделения.
Штаб дивизиона собирал от комбатов предложения, анализировал их, а потом выдавал нам, комбатам, рекомендации по корректировке.
Как получилось, что в 1977 году мой отпуск был запланирован на июль, я не знаю. Тем не менее, когда я узнал об этом, я очень обрадовался. Отпуск летом, с детишками на море Увы, мечты остались мечтами.
Я уже купил билеты на самолет, получив отпускные документы чуть раньше, написал в «отпускной тетрадке» задание всем офицерам, провел небольшое совещание перед вечерним разводом, как меня вызвали к командиру полка. «Отпускная тетрадка» так я назвал тетрадь, в которой перед отпуском ставил задачи каждому офицеру батареи. Кто из комбатов Косарев или Глазачев, научили меня так делать, сейчас уже не помню. Но и впоследствии я так делал неоднократно. Как говорил один из знакомых замполитов «самая острая память тупой карандаш». Это, пожалуй, единственное выражение политработников, которое стоит того, чтобы выполнять.
Командир полка подполковник Соколых пришел после Абаева. И завоевать хоть малейшую симпатию у подчиненных, как это ни прискорбно, ему не удалось.
Едва я зашел в кабинет и доложил, на меня обрушился такой поток негатива, как будто я главный виновник всего плохого, что есть в полку. И о чем я, кроме своего благополучия, думаю, если мог позволить себе отпуск вообще, а перед показными занятиями и годовым регламентом, в частности. И как это я спланировал отпуск (а то, что это планировал командир дивизиона, неважно). А когда я сказал, сдуру, что у меня уже и билеты куплены, это было не просто каплей, а ушатом на голову. Тут я услышал, что и ПНШ по строевой, выдавший проездные, такой-же негодяй, как я, и что в Таллин я ездил незаконно. Дальше я понял, что надо молча выслушать все до конца, и даже разбавлять речь командира только тихим «виноват» не стоит.