Сердце дёрнулось и сорвалось в пропасть.
Чёрные, горящие почти лихорадочным возбуждением глаза мазнули по бесхитростной обстановке, чтобы впиться в тонкую фигуру девушки, сидящей в кресле и спокойно читающей книгу
Он смотрел и не мог поверить. Секунда, ещё одна, время шло, а видение и не думало исчезать.
Виктор тяжело сглотнул и поморщился. Это действительно была она. Та девочка из его детства. Только вот за эти двадцать лет она совсем не изменилась и выглядела точно так же, как в тот день их встречи. Как такое возможно? Виктор запутался.
Да, тот Виктор, который был президентом корпорации, который управлял финансами, заключал многомиллионные сделки, который вершил судьбы многих тысяч людей, этот Виктор растерялся, не зная, что можно сказать в этой ситуации. В его мозгу сейчас крутились идиотские вопросы: «Она меня помнит?» и «Что значит теперь наша однодневная дружба? Сохранилось ли за мной право называть её по имени?»
Виктор так и стоял, не смея произнести ни слова, рассматривал вполне реальную девушку, которую за долгие годы самовнушения записал в ряды снов, видений и фантазий
А Ки сидела в кресле, поджав под себя ноги. Синий полупрозрачный шёлк, из которого была сшита туника, что служила одеждой для Ки, ниспадал волнами на пол, и после нескольких минут молчаливого созерцания начинало казаться, что это не шёлк вовсе, а вода.
Длинные золотые волосы девушки, часть которых была собрана от висков в хвостик, торчащий на затылке, мягкими локонами ложились на плечи. Ярко-зелёные глаза, скользящие по блёклым, выцветшим от времени страницам, медленно, крайне нехотя оставили своё увлекательное занятие и недовольно обратились к застывшему посреди комнаты мужчине. Несколько тягучих секунд глаза в глаза зелёное и чёрное, словно застывшее пламя огня, заточённое в янтаре.
Наконец тонкая тёмно-золотая бровь изогнулась, выражая некое подобие удивления, а затем девушка поморщила носик и молча вернулась к прерванному занятию, явно доставлявшему ей большее удовольствие, чем внезапное вторжение незнакомца.
Виктор побледнел. И без того чёрные глаза почернели настолько, что стали походить на два бездонных колодца. Длинные пальцы сжались в кулаки. Ли Гон, не младший и не старший, но теперь уже единственный, развернулся и вышел в ночь. Джон Хёк остался стоять у распахнутой двери.
Не выпускать. Следить, чтобы не выходила, и никого к ней не впускать. Кормить буду сам, донеслось от стремительно удаляющегося президента.
Начальник охраны поспешно закрыл дверь. Задвинул засов. Задумчиво посмотрел вслед скрывшемуся в темноте другу, затем на тяжёлую деревянную дверь, силясь понять, что же здесь произошло.
Глава 4. Явление монстра
Утро застало Виктора взъерошенным и потерянным, сидящим на детской кроватке, когда-то принадлежавшей ему, в комнате, которая была его детской спальней.
Президент обнимал подушку и застывшими чёрными глазами, под которыми по прошествии бессонной ночи залегли тёмные круги, пялился в стену, оклеенную тёмно-зелёными обоями с медведями и деревянными паровозиками, на них нарисованными. Он не понимал, что, чёрт возьми, вообще произошло?
И ведь правда Десятилетия ожидания, раздумий и уже почти нерушимой уверенности в том, что он освободит того, кого бы ни нашёл в этой комнате. Это по-детски чистое, искреннее, почти рыцарское желание, зародившееся в сердце маленького ребёнка, росло и крепло вместе с ним. И ощущалось непоколебимым и единственно правильным. Освободить пленника казалось естественным, как желать дышать ради того, чтобы жить. Но
Но стоило открыть эту проклятую дверь и перешагнуть через порог, как мир словно перевернулся с ног на голову, меняя южный полюс на северный.
Хватило одного взгляда, короткого мгновения, за которым последовало моментальное узнавание, и он пропал. Всё это напускное, притянутое разумом благородство как ветром сдуло, оставив голую, какую-то звериную чудовищную жадность и страх потерять.
Это было не по-человечески чувствовать такое относительно живого существа, живого человека. Но тогда она вдруг стала не более чем вещью, самой дорогой вещью. Просто теперь мужчина не мог позволить этой девушке быть человеком, существом, имеющим свои права на свободную жизнь.
Виктор вдруг осознал, что должен любой ценой оставить её у себя. Закрыть, запереть. Мужчину словно подменили. Внутренняя перемена была настолько разительной, что Виктор потерялся в отвращении к себе самому, неожиданно низкому и алчному, совершенно чужому. Но хуже всего было то, что она, девушка, Кирин, смотрела так, что сразу стало понятно, что она видит его насквозь, все его мысли всё его перекорёженное жадностью нутро, и это совершенно не удивляет её, это так ей привычно, что не стоит ни секунды её внимания.
И Виктор позорно сбежал и сейчас, вспоминая это, кривился от отвращения. Закрывал глаза, пытаясь не видеть перед собой бледное лицо с нечеловеческими зелёными глазами, скрипел зубами. В этом всём безмерно радовало только одно: он не приказал заковать её в наручники или вообще приковать к батарее огромной тяжёлой цепью, хотя желание это было почти нестерпимым. Одна только мысль, что девушка вдруг сможет убежать, сводила с ума.
Так что план действий был неясен, будущее туманно. Единственное, в чём президент был сейчас абсолютно уверен, это то, что пора завтракать и он должен идти кормить Кирин.
Но если внутренний мир Ли Гона был разрушен до основания и теперь на дымящихся развалинах поспешно возводилось что-то новое и пугающее, то внешний мир вовсе не менялся, время продолжало свой неспешный ход, и дела, о которых Виктор совершенно забыл, настигли его буквально при выходе из детской спальни, в которой он провёл мучительную бессонную ночь.
Секретарь в сером пиджаке и круглых, отсвечивающих в полутьме коридора очках уважительно склонил голову, приветствуя нового главу клана. За его спиной толпились ещё несколько человек в таких же безлико-серых пиджаках и с бесчисленными папками в руках. Чуть в стороне от стены отделилась тень, медленно приняв знакомые черты Джона Хёка.
Виктор раздражённо поморщился, вспоминая реальность и все свои обязанности владельца корпорации. Отец оставил огромное, просто неисчислимое наследство. Уйдёт как минимум неделя, чтобы подписать все необходимые бумаги, узаконивающие передачу имущества, понять, как обстоят дела корпорации, и решить судьбу людей, что работали непосредственно на отца, а потом ещё много чего
В кабинет, направляясь в сторону лестницы, приказал Ли Гон. Сам он должен был принять душ, может, это приведёт его в чувство? Его раздражало чувствовать себя побитым, потерянным щенком, а он себя сейчас именно так и ощущал, застигнутый врасплох обязательствами и не имеющий возможности идти туда, куда идти очень хотелось.
Секретари послушно отправились в тот самый кабинет, на ходу обсуждая предстоящий фронт работ. Только Джон Хёк следовал за президентом, и когда они поднялись на второй этаж, Ли Гон остановился, чтобы тяжко выдохнуть, и после непродолжительного гнетущего молчания, в котором читалось много чего, не поворачиваясь, как-то обречённо спросил:
Как она?
Джон не сразу нашёлся, что ответить. Он, конечно, понял, о ком идёт речь, он просто правда не знал, что ответить. С того момента, как президент покинул тайную комнату, девушка не вставала и не отрывала глаз от книги, только изредка перелистывала страницы. Она не спала, не ела, не пила, и, если присмотреться, создавалось впечатление, что даже не дышала. И вот как можно было описать это? Нормально? О нормальности здесь речи не могло быть, а расстраивать и без того подавленного президента не хотелось, поэтому Джон кивнул и произнёс: