Заметила милого незнакомца. Ткань из углеводорода на его широких плечах. Когда заговорил, между ног разыгрался томительный зуд. Это была судьба.
Выбрались за границу города, поближе к стальному гиганту, потоковой вышке. Целовались. Пили сладкое вино. Он говорил, что американцы хотят мирового господства, поэтому построили это. Женя верила, хоть и не понимала, о чем он. Ей было все равно.
Через три месяца он сбежал от беременной девушки. Вскоре она узнала (козел прислал сообщение через интерсеть на ее работе, в прачечную), что годом ранее он попал под распыление при осаде Красноярска. Дрался за сепаратистов, сбежал с поля боя, когда остальные разрывали друг друга на части
Шлюха! Как ты могла! Так и знала, что вырастешь проституткой! Как мы теперь жить будем! Что люди скажут!
Слюна брызгала из перекошенного матушкиного рта. Но в глазах, Женя видела это очень ясно, в глазах: дикий страх, запоздалое сожаление.
Женя хотела сделать аборт, но матушка отговорила ее. Ведь, любая жизнь бесценна. В конце концов, не у всех детей проявляется газовая болезнь: Бог точно должен был уберечь ребёнка
Этой ночью она так и не уснула. Уставший взгляд пробегает по тонким сухим пальцам, покрытым мелкими морщинами. Шепот пролетевшего рядом с окном дрона выхватывает Женю из небытия тревожных воспоминаний. Она хочет курить.
Крохотная девушка накидывает холщовый халат тяжелая грубость ложится на плечи. Палец мягко прожимает маленькую кнопку рядом с окном. Проем вытягивается, превращается в узкую дверь. На маленьком балконе ветрено, пахнет утренней сыростью. Лепесток курительной трубки разогревается, вспыхивает бардовым огоньком Женя не спит с пяти утра прошлого дня. Перекрученные суставы ломит от смертельной усталости.
Рассвет. Внизу деловито курсируют пешеходы. Запах жженой резины просачивается в мозг Из темной подворотни, окутанной ледяной дождливой анти-материей, выворачивают черные воротнички крахмальной банды. Стремительный клин разрезает воздух, распугивает прохожих, выталкивает их на противоположный тротуар.
В крови Жени копошится отвращение. Эти бандиты используют нейрогаз, чтобы они делают это ради денег превращают ядовитые растения в смертоносные наркотики Девушка стискивает хрупкие пальцы. Напряженные губы выдувают пары искусственного табака в холодный осенний воздух
Глава 6. Кафе Брукхайн
Молчаливый автопилот ведет машину сквозь плотное движение, переплетение дорожных знаков, пешеходных переходов к далекому кафе Брукхайн. Денисов развалился в водительском кресле, посасывает обрубок сигареты, выдувает дым в крохотную щелочку запотевшего окна. Мимо мелькают всполохи блеклых фонарей, окруженных рассветом.
Как ты? косится на Фролова глубокими серыми глазами. Нормально?
Напарник пожимает плечами.
Нужно принять это как данность.
Хотя у самого в мыслях: трескучая темнота У блестящих клинков страха одно желание потрошить, потрошить, потрошить, взрезать темную субстанцию болезненной памяти, которая всколыхнулась, проявилась на неразличимом снимке прошлого. Вот Фролов. Вот его далекое, недостижимое, тревожное, заблудшее детство. Вот интернатское юношество, полное бессмысленного одиночества. Потом холодные казармы полицейской академии, четыре года уголовного права и стрельб из табельного пистолета. А дальше работа, поток, работа, сестра, работа, тьма.
Убаюкивающая отстраненность. Но теперь теперь все по-другому
Ты прав, Денисов кивает. Только как данность. По-другому никак. Знаешь, я, черт, каждый божий день вспоминаю Влада, школьного друга своего. Которого ну, убило выстрелом в голову, прямо на поле боя, молчит о том, что сам спустил курок как негнущийся палец встретился со смертоносной сталью, и разгоряченное дуло выплюнуло тупоконечную пулю «дум-дум». Перед этим он надышался нейрогазом. Терять тяжело, раны так и остаются внутри, как бы но жизнь продолжается И, ты, не надо унывать. Мы его поймаем поймаем убийцу. Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь. Особенно после того в метро.
Фролов качает головой.
И не вспоминай, касается холодными пальцами мокрого воротника. Иногда мне кажется, что
Фраза застывает неоконченная, будто брошенная.
Не, ну, согласись, было весело, -грузин ударяет его в плечо.
Плечо слабо и податливо.
Да уж. Особенно, когда ты чуть не истек кровью. Очень весело.
Опять ты сгущаешь краски, усмехается. Бурчишь вечно, как старик Давай, ну же, не все так плохо. У тебя появился шанс поквитаться за свою подругу. Не ахти, конечно, повод, но, какой есть.
Молчание скрашено музыкой, вызванной Денисовым. Что-то тихое и мелодичное. Фролов не разбирает слов.
Спасибо, говорит он. Мы мы сегодня поймаем его, и
Звуки не вылезают из гортани. Слишком тяжелы, чтобы подняться из легких.
А мне, вот, хочется сожрать чего-нибудь чего-то натурального, Белок уже в горле застревает. Фу, черт Думал, за три-то года привыкну Дорого как, собака. Вот теперь думай, на что бабки тратить. С этими пошлинами.
Фролов молчит.
Что ж, Денисов прав. Выбирать не приходится. Навязчивый образ Лизы тонет в утреннем многоголосии образов, автомобильных сигналов, потоковых картин: будничного присутствия, игры виртуальных светотеней, бликов, знаков, пятен.
Недавно слышал в какой-то передачке, что нейрогаз изобрели ещё во времена Первой Мировой войны, говорит Денисов. Но не успели использовать.
Неправда Это было в 2037-м.
Денисов усмехается:
Знал, что клюнешь Что-что, а твои рефлексы зануды на месте, значит, не все так плохо, а?
Что ж, это срабатывает. Боль есть, но она переходит в разряд глубокой, подспудной. Неужели, так быстро? Мысли сами собой переносятся к нейрогазу, ученым, позабытым трагедиям прошлого Добрые умники хотели создать дешевую еду, думает Фролов. Накормить голодных. Особенно Африку А что в итоге? Родилось оружие массового поражения/забвения/истребления. Стройный ряд, ведущий к блистательной аннигиляции.
Род человеческий неисправим.
Автомобиль мелко дергается на кочке, плавно перетекает на соседнюю полосу свободную, как горячий потоковый пляж, а после: сворачивает на стремительное кольцо, вливаясь в общее движение.
Служебная машина набирает скорость. Смазанное серое полотно слева медленно распадается (авто вливается в становится единым с) на разноцветную плеяду электрических, магнитных, векторных, реактивных машин. Парящий над мокрым асфальтом Традфорд, совсем невысоко, обдувает асфальт быстрыми лопастями, отдавшись на волю всеведущего потока. Водитель внутри комфортабельной коробки спит: кресло превратилось в широкую кровать.
Под асфальт вшиты точнейшие датчики, нервные окончания потока многие многие многие окончания собираются в колоссальную систему городского управления. Пока таких скоростных дорог в Петербурге немного: одно стремительное кольцо, и ещё пара стрелообразных многополосных линий, прорезающих город.
Справа (он должен двигаться с нереальной скоростью, думает Фролов, хотя обманутый мозг этого не воспринимает) ползёт гусеница монорельса. Кажется, едва-едва. Через минуту она приближается, почти прижимается к машине. Фролов встречается взглядом с переливающимся вагоном, бсконечной рекламой: Игра смерти, Игра смерти, бесконечные круги ада для тревожных душ, болезненных созданий, сумасшедших чело-веков, которые пытаются выбраться из мастерского лабиринта. Маленькие испуганные Тесеи совсем не готовы встретиться со страшилищем-Минотавром. Лучшие труспичеры/программисты города трудятся над созданием потоковых чудовищ, зубастых, кровавых, невозможных