Да, конечно, я могу, Том облизнул губы, чувствуя себя вовлечённым во что-то серьезное. Все, что захотите. Я ваша словесная проститутка, если позволите.
Отлично, Том, Генри открыл ящик стола, достал связку хрустящих банкнот и, выдернув из неё одну, протянул ему. Из моих средств, считай. Знак поощрения. Но взамен я хочу видеть твою историю у себя на столе не позже пятницы.
Не напомните, какой сегодня день? неловко улыбнулся Том, разглядывая десять долларов. Боже, храни Америку. И типографии. И благодушного, щедрого ангела Генри. Я что-то потерял счёт времени.
Вторник. Сегодня вторник, Том.
Том вышел из типографии, достал сигарету и закурил, отдаваясь на волю глупого, но такого искреннего ощущения собственной полноценности, что это ощущение просто не поддавалось обжалованию; при средствах, да и еще и посвящённый в важную работу, в которой ему доверили не просто второсортную колонку рассказов, а настоящее произведение искусства, пускай и массового характера. Я напишу так, что ребята из «Дейли» сами себе утрут нос. Подвешу их на собственных галстуках, ох, они удавятся, натурально удавятся, узнав, что какой-то безызвестный гений их переплюнул. Знали бы еще, кто! Алкоголик без постоянной работы, побирающийся грошами, сущими грошами, но творящий не за деньги, конечно. За идею, за искусство, за то, чтобы дышать. О, им этого не понять. Том ловко выстрелил пальцами окурок, и он с тихим хлопком ударился об кирпичную стену издательства, разлетевшись на искры; так ударяются об гранит действительности надежды и, ярко вспыхнув один раз, дотлевают на заплёванной пыльной дороге. Да, может быть я алкоголик, может я жалок, может я не то, что должен представлять из себя человек а что, кстати, должен? но я живу, живу, и у меня бьется мое страдальческое сердце, изливаясь кровью, когда я сажусь писать. Мое тело это просто дряхлое, больное мясо, но моя душа душа падшего ангела, корчащегося в муках, пока стервятники обстоятельств выжирают ее внутренности с диким, животным голодом, о-ох! Знаете, знаете? Мое сердце бьется, а это что-нибудь, да значит. Черт возьми, зовите меня как угодно, поносите, что есть мочи, считайте, что я грязь на ваших подошвах, и я буду просто смеяться вам в лицо, потому что мне ближе хобо с их целительными, простыми истины, с их обнаженными стеблями жизни, которыми они упиваются, выжимая все соки, мне ближе правда, чем любая роскошь и может быть я не знаю, что такое нормальная жизнь, но я знаю, что такое жизнь настоящая, и я ее люблю. Я ее люблю. Я по ней страдаю, как по любовнице, к которой приобрёл чувство привязанности. А вы давно радовались простым мелочам? Куда вам замечать счастье обыденности, если она кажется вам удушливой. А я рад всему и моя любовь разделена между всем, как блаженство Господа. Аллилуйя, аллилуйя.
Как человек, знающий своё дело а Том как никто другой знал, как следует пить первым делом он пошёл не в бар, а в продуктовый, где купил пару бутылок дешевого хереса и одну бутылку портвейна. Портвейн он ловко спрятал в водосточную трубу в переулке между магазином и жилым домом, оставив на запас, точнее, на вечер, чтобы опохмелиться перед сном. Одну бутылку хереса он вылакал по пути в бар, присасываясь к бутылке с жаждой страждущего святого, ломающего руки в молитве посреди пустыни; вторую он спрятал во внутренний карман блейзера, где она невыгодно выпирала и постоянно норовила выпасть. Ее невозможно было не заметить, но, когда Том пришёл в бар и сел за стойку, бармен сделал вид, что не видит ее. Они были приятелями.
Какими судьбами? Где это Том раздобыл денег? усмехнулся Гарри, полируя стойку грязной серой тряпкой. Тощий и жилистый, с ухоженной каштановой щеткой над губами, Гарри был улыбчивым и понимающим человеком. Как владелец маленькой харчевни на Богом забытой окраине Чикаго, он не старался вести бизнес, он старался вести своё дело, которое он любил, как любил и каждого посетителя с его особенностями, историями и привычками. Исповедальня, приют для заблудших душ, нечто уютное, легкое и родное, как бутылка, разделённая с друзьями на заднем дворе в сигаретном дыму, приятной вечерней прохладе и разговорах обо всем и ни о чем ненавязчивых и искренних, таких, что ложатся бальзамом на душу.
Признание, мой добрый друг Гарри, старый Том наконец получил признание Том не мог сдержать улыбки он действительно так считал. Налей-ка мне чего покрепче. А хотя Дашь старому, нищему Тому бутылочку по сносной цене?
Бурбон по себе стоимости хочешь? Один черт его никто не берет, предложил Гарри, взяв бутылку с полки.
Давай мне на пробу стопочку, посмотрим, как хорош твой кукурузный виски. Чем черт не шутит, а уже забыл его вкус.
Дегустация за счёт заведения, подмигнул Гарри.
Ах черт, грязный ты развратник, причмокнул Том, ударяя по столу. Гарри налил ему полную стопку. За тебя, Гарри, обольститель моего желудка, смерть моей печени и любовь моей души. Ах! М-м, черт! Ух, сукин сын! Том закусил тыльную сторону ладони, вдохнув полной грудью воздух через свои конские ноздри. А-а, эх! Знаешь что, Гарри? Как будто миллиард рецепторов на моем языке раскрыли свои уши и внемли этой божественной кукурузной рапсодии в моем рту с долгоиграющим терпким эхом. Если бы была леди бурбон, ух-х я бы с ней покувыркался, честное слово, Гарри Я может и старик, но жизни во мне через край, будь я проклят.
Сколько тебе там? Тридцать два? рассмеялся Гарри. Ну-у, ты мне в сыновья годишься, вот что. Так что ты не бахвалься по чем зря, в тебе еще есть дух молодости. Я его вижу по твоим глазам. А я в глазах никогда не ошибаюсь.
Мне-то не знать, Гарри, мне-то не знать Давай сюда эту бутылочку и сделай мне, пожалуйста, чего перекусить, как ты умеешь. Пожирнее и посытнее. А то в животе ничего толком и нет, надо, знаешь, заправиться перед спиртным; если пить, то с умом.
Это ты правильно говоришь, Гарри зашёл на кухню и сказал, чтобы повар сделал двойной гамбургер с говядиной. Так что там с твоим признанием? Выкладывай всю правду матку, будем ее рубить.
Да мне поручили написать один рассказик, чтобы «Дейли» убирались куда подальше, понимаешь? Но дело сделанное, считай. У меня все карты на руках, могу сказать правду и это будет скорее походить на блеф. Кто поверит, что у этого старика роял-флеш? Они скажут, избавь нас от этого. Они засмеются мне в лицо. Но, Гарри, Том чуть склонился над столом, смеётся тот, кто смеётся последним, а?
И про что же будет этот рассказ?
Я же говорю, дело сделанное. Немного вызывающе, согласен, но сама идейка Идейка, что надо, Гарри. Ребятам из «Дейли» такое и не снилось. Они бы и не посмели Я же из другого теста сделан, веришь?..
Верю, Том, верю каждому слову, улыбнулся Гарри.
А-а черт, знаю, Гарри, ты всегда был на моей стороне. Ты хороший человек.
Верно говорят, что время петля, и когда человек пьёт эта петля затягивается на шее, подвешивая в удушливом бреду. А когда кажется, что дышать уже нечем, что глаза мутит искрящаяся дымка, эта петля развязывается и возвращает человека обратно; но сколько пройдет мгновений за этот пьяный, липкий сон? Когда Том вышел покурить, взяв сигарету у Гарри тот специально держал дешевую пачку при себе, чтобы раздавать при нужде своим гостям на улице уже сгущалась синева вечера и отрезвляющий сырой городской воздух ударил ему в ноздри. Он успел расписать свой рассказ на нескольких черновиках и, поскольку он был сильно пьян, далось ему это дело сквозь тяжкий труд, словно он не изливал то, что было на уме, а высекал киркой сквозь непробиваемый гранит да с таким напряженным усердием, что стёр свои ладони в кровь, разодрав несколько раз водянистые мозоли. Пьяный, опустошенный, довольный проделанной работой Том стоял, прислонившись к пыльной стене, и глубоко втягивал жгучий, чёрный дым. В этот момент к нему незаметно подкрался Крис Том был слишком погружён в экзальтацию вечера, чтобы заметить его.