За столом Томас привык читать сборник рассказов Конрада газету он не получал, а радио настолько барахлило, что сбивало весь аппетит и уж тем более вызывало головную боль во время похмелья; Конрад же порой настолько его увлекал, что еда успевала остыть. Ещё ему нравился Лондон, но «Любовь к жизни» Томас перечитывал так часто, что уже знал наизусть других же книг у него не было, как и денег на то, чтобы их купить. Ещё как-то раз ему досталась от Кирка, его собутыльника, щуплая книга со стихами Уитмена. У нее слипались страницы, потому что он когда-то пролил на неё пиво во время чтения стихов в баре, так что теперь она лежала на полке в спальне, упокоенная в забытой комнате, забытого города на забытой земле, вне времени и событий, просто существуя. Пыльная лачуга где-то в беспокойной старости Бруклина, потемневшие от грязи окна, мятые простыни, пропахшие телами, серый свет, застойный как воздух, коричневые бананы на кухне, где в прорезающем тишину лязге приборов сидят два человека друг на против друга, разделённые вазой с искусственными цветами. Молчаливый уход на работу все слова уже давно сказаны. Про таких говорят, что их дни уже прошли. Они еще живы, но их дни уже прошли. Их дни уже прошли.
Что касается Томаса он не знал, прошли ли его дни, или расцвет жизни только ожидает его впереди, маячит на горизонте, рассекая тонкой светлой полосой уходящую синеву ночи, будет ли он наблюдать восход на перроне или встретит его в тоске тянущегося в никуда поезда лет, проехав мимо? Я встретил рассвет, выйдя в тамбур покурить, и видел, как стая птиц, опаляя в рыжем огне солнца свои перья, плыла по высветленным небесам на Юг. Их дом он был внутри, их дни полет свободы. Подняв своё бежевое пальто с тумбочки у входной двери, Томас громко выругался и отбросил его в сторону он забыл, что вчера упал в грязь, и теперь левая половина пальто была запачкана засохшими комьями земли. Прошествовав грузными шагами в спальню, он достал из шкафа чёрный блейзер, накинул его на себя и взял с прикроватной тумбочки измятые листы бумаги, на которых он размашистым, четким почерком выписал себе центовые чеки рассказы, которые были залог того, что он прокормит себя на ближайший день. Пускай Крис появится, пускай спросит я сломаю ему нос, выпишу по косой траектории сокрушительный удар бутылкой прямо в его висок, чтобы он ударился об стойку с застывшим изумлением на лице; посмаковав образы уничтожения Криса, Томас усмехнулся, шмыгнул носом и вышел в коридор. А жизнь-то хороша, не стоит и гроша; покуда завтра умирать не стоит доллары считать. Несмотря на усиливающуюся головную боль, Томас пребывал в хорошем расположении духа он знал, что ему выплатят, и он знал, что совсем скоро он окажется у Гарри, где сядет пить холодный портер и закусывать его толстыми гамбургерами с говядиной, с которых будет сочиться на тарелку жир. Неуклюжее счастье простого человека. Холодное апрельское утро, сонливые глаза высматривают предстоящую суету, заламывая шею предвосхищением усталости это застывший крик, разбитый дребезжанием вагона Нью-Йоркского метро. Поцелуй меня на прощание, я унесу влажное прикосновение твоих губ на тот свет, сделав их частью своей вечности. Аллилуйя, аллилуйя.
Старик Том еще покажет всем этим сукиным детям, думал Том, в кротком довольстве облизывая пересохшие губы и чувственно, словно оголенную плоть страстной проститутки, сжимая листы бумаги в кармане блейзера. Когда ты алкоголик стоит забыть про постоянную работу. Мне даже не дают шанса, любил причитать он. Эти жалкие люди, которые не верят в спасение заблудших душ. В раскаяние падшего ангела. Пьют не от хорошей жизни, но, черт бы их побрал, как мне ее обрести, если никто не готов идти на уступки? Дать мне шанс? О нет, получи подзатыльник и убирайся отсюда, пьяница, убирайся подальше от наших вычищенных, накрахмаленных воротничков. Подзаборник, ублюдок, бастард. Кусок дерьма. Он шёл вдоль решётчатого железного забора, справа от которого, через зелёную щетинистую траву, прибитую к сырой земле, пролегали пути железной дороги, уходящие в безызвестность со всеми составами, полными богатств, вырванных из утробы земли нефтью, углём, камнями. Где-то сейчас потягивался в стоне ломающих, отёкших за ночь конечностей одинокий, заросший хобо, сын дорог, отец жестянок. Он встанет, опираясь на коробки или джутовые мешки, вцепится в дверь и помочится из открытой двери, сплёвывая кислое послевкусие дешевого хереса, выпитого перед сном и закурит сигарету, думая о красоте природы, о баночке фасоли в томате, о нагой, лишенной всего жизни, а потому самой честной, искренней и прекрасной жизни, недоступной другим лучше, чем дворцы, дайте мне истину. О грязные, ободранные пророки, на изломе каких беспокойных снов вы сливаетесь с Господом, не умея выразить это чувство в слова своими пересохшими ртами, чтобы запомнить по пробуждению? Где вы храните свою правду, или она это тощие вещмешки и разбитые, но живые глаза? Ваша правда руки, что берегут не монету, но моменты? Ваша правда бородатое видение, явившееся однажды в голодном бдении подворотни и исчезнувшее навсегда в хлопнувшей ставне окна? Том тяжело вздохнул. Он знал, знал.
В типографии стоял ненавязчивый гул и едко пахло краской; Том махнул девушке в приёмной и зашёл в цех, где вовсю чеканили печатные станки, монотонно выплёвывая листы. Вокруг столы, забитые бумагой, пластинками клише и печатными формами. Несколько мужчин в хлопковых белых рубашках и серых фартуках деловито проверяли штамповку машин, звучавшую как пулемётная очередь; остальные ходили по залу перенося оттиски, бумаги, коробки. Господь сказал Слово, и Слово отчеканили на клише-граали. Томас зашёл в приоткрытую дверь кабинета Генри Уэйлса, заведующего типографией. Генри поднял взгляд со стола, откинулся в кресле и вопросительно кивнул головой.
Доброе утро, Том, сказал он, скрещивая руки на груди. Что ты приготовил нам на сегодня?
Да вот уклончиво произнёс Том, выкладывая смятые листы бумаги на стол. Генри даже не посмотрел на них. Там всякое, на ваш вкус. Небольшая драма для домохозяек Нуар для тех, кто любит вина побольше, а сигареты покрепче. Всякое, в общем. Вы там посмотрите, что-нибудь да сгодится Наверное
Отлично, Том, небрежно склонившись над столом, он пробежался взглядом по рукописи. Посмотрим, что из этого можно сделать.
Слушайте, тут такое дело Том замялся. Он отвёл взгляд на бронзовую статуэтку печатной машинки на столе. За жалюзи, скрывавшем окно, процеживались первые тёплые лучи солнца. Я без цента в кармане и Не могли бы вы мне выдать аванс?.. Парочка из этих работ вам точно приглянется, дело решённое Просто мне нечего даже есть, он хотел надавить на жалость. Том умел это делать.
Ты знаешь, что я не даю авансов. Но Генри снова откинулся на спинку кресла. Есть одно дельце для тебя. Ты читаешь «Дейли»?.. Короче говоря, их надо взять за мошну. Надо их переиграть, переписать, называй, как хочешь. Они стали выдавать рассказы новой волны сухие и черствые, как трехдневный хлеб. Никаких излишеств, только самое важное. Суть в том, что люди едут на работу и у них нет времени вдумываться и вчитываться, так что они, как оказалось, предпочитаю наиболее простые тексты, которые можно понять сходу. И, в то же время, везде присутствует в известном смысле герой, стоящий на обрыве; понимаешь, о чем я толкую? Крайне пошлый клиффхэнгер, который заставляет людей покупать новые номера в надежде узнать развязку. Грубый прием, но черт подери, он работает. И нам нужно что-нибудь в этом духе, что-нибудь грязное и простое, как разговор за стойкой в харчевне. Ты по этой части, кажется, спец, Генри добродушно рассмеялся. Не принимай близкой к сердцу, Том.