Возьму. А в городе будто ждут тебя, Витька, с распростертыми объятиями. Или кто посулил32 чего? Кому ты там нужен. Там масло по двадцать пять рублей, да молоко больше двух. Где ты такие деньжищи возьмешь? Поголодаешь и вернешься.
Ты еще про водку вспомни. Она тридцать, прыснул Витька.
А что водка не надот? В городе вина где взять? Опять же в магазин идти надот.
Так работать же будет, отозвалась Евдокия Гавриловна. Я не в том смысле, чтобы водку покупать, а на продукты и одежду какую.
Одежду, не унималась бабка. А жить где?
А чего жить? оживился Витька. Тетка Шурка же на первое время приютит. А там, говорят, со временем квартиры хорошие дают.
Дадут. Жди. Работать он будет, ворчала бабка. Свои порты от грязи отшоркать33 не может. Упетался34 бедный. Серой35 крыльцо вымазал, все никак не счистить. Мух имать36 вот твое любимое занятие Работать он будет.
Витька понял всю бесперспективность обсуждения своего будущего с бабкой и повернулся к матери.
Я к Сорокину схожу, он дотронулся до плеча матери. Обещал помочь косы поточить. И Толька просил его тоже к нам позвать.
Сначала к Третьяковым.
Хорошо, сначала к Граньке, согласился Витька.
Ты мою газету взял? не унималась Евдокия Антоновна.
Баба Дуня! А баб? Ты подумай, зачем она мне, отозвался Витька.
Бабка перевела взгляд на невестку.
Я не видела, мама.
А куды она могла деться? Витька, ты, поди, сжег!
Зачем мне? Что, кроме твоей газеты жечь нечего? воскликнул Витька. Ты все время ее теряешь. А читать-то толком не научилась
Витя, не нужно так говорить, твердо оборвала сына Евдокия Гавриловна. Я поищу ее, мама. Тольку накормлю и посмотрю, попыталась она успокоить свекровь.
В семье все знали, почему Евдокия Антоновна так дорожила этим номером газеты «Правда». Именно в нем были напечатаны стихи Берггольц37 на смерть Сталина, которого старушка очень любила. Она хоть и была малограмотной, но стихи так запали ей в душу, что баба Дуня даже выучила наизусть первые четыре строки. Газету еще весной принес от колхозного председателя Иван Емельянович и за пару вечеров прочитал вслух жене с матерью. После этого Евдокия Антоновна забрала газету себе и хранила за своими иконами.
Ох, тих ти, вздохнула бабка. Вот нынче лето. Июнь в шапках проходили. Июль пролетит, а потом снова шапки надевать.
Ты чего, мам? Так оно у нас на севере почти всегда короткое, удивилась Евдокия Гавриловна.
Жизнь у нас, Евдокия, как июль. Пролетит, и не заметишь.
Ой, мам! Ну, не нагоняй тоску. Дел еще столько. Ты в погреб сходи за рыбой. Снизу только не бери, там мятая. Сверху положи.
Схожу, чего не сходить, ответила бабка Дуня и пошла в дом.
Толька давно так не парился. Нет, в армии баня была. И не плохая. Но тут другое дело. Дома, одно слово. Он и родился в бане. И брат Витька тоже. Да и большинство из ачемян тоже там начали свой жизненный путь. В бане по-черному атмосфера почти стерильная и где в деревне, как не в ней бабам рожать. И парная в ней ни с какой другой не сравнится. Тут и запах особый и жар такой бывает, что иной и в нее зайти не может.
Правда, в этот раз все было чуть иначе, потому как топили ее накануне, когда все мылись. Не ждали, что Толька приедет. А сегодня он лишь подтопил и просушил помещение. Но все равно жар от камней был хороший, настоящий. Толька и за веником свежим сбегал в лес. И вот теперь, сидя на полке, хвостал им себя с остервенением. Жаль, что по спине пройтись некому. Потому и веник сложил подлиннее, чтобы сам лопатки прохлопать смог. Любил он париться. Витьку, младшего брата, на полок не затащишь. А вот ему тут была благодать. Особенно, когда с жару в прохладную речную водицу окунуться можно было.
Вот и сейчас, положив веник на лавку, он вышел в предбанник, натянул трусы и поспешил к Нижней Тойге. Мелкие прибрежные камни болезненно врезались в ступни, и он пошел аккуратно, смешно ковыляя и размахивая по сторонам руками. От бани до реки было метров двадцать. Толька дошел до воды, чуть согнулся и неуклюже плюхнулся на прибрежную мель. Перевернувшись на спину, раскинул руки по сторонам и прикрыл глаза. Жаль, солнца не было: любил он понежиться, щурясь от его яркого света. Но и без него лежать в чистой Нижней Тойге было много приятнее, чем купаться в бетонном бассейне полковой бани в Вюнсдорфе38.
Служба Тольке нравилось. Вернее, он не испытывал особых неудобств от армейских будней. Порядок и дисциплина ему были по душе. А уж служить в Германии, где еще совсем недавно капитулировал фашизм, было для него предметом особой гордости. Потому и дослужился до старшины довольно быстро. В Минимально возможные для этого сроки. И на сверхсрочную остался не только по просьбе командира, но и от желания продлить такое свое положение.
Единственным не столько сложным, а скорее неудобным для себя периодом он считал время, проведенное в самом начале службы. В учебке почему-то, несмотря на хорошее питание, постоянно хотелось есть. Отчего-то портянки в сапогах все время сбивались, и ноги постоянно были в мозолях. Не сразу привык Толька и к тому, что его непосредственным командиром был военнослужащий, который был младше его возрасту. Поначалу он не понимал, зачем будущему механику-водителю, а именно этому военному ремеслу он обучался, нужны ежедневные занятия на плацу. Сама строевая подготовка вопросов у него не вызывала. Только вот зачем этим заниматься по четыре часа в сутки, Ларионов, честно говоря, недоумевал. Как не понимал, почему за любую провинность его отправляли в наряд по кухне. Картошку чистить он умел. Да и сам процесс нравился. К тому же при кухне всегда можно разжиться каким-то дополнительным пропитанием. Были у Тольки и другие вопросы и сложности, но постепенно все вошло в привычку и встало на свои места. К концу курса молодого бойца из круглолицего лоснящегося деревенского паренька он превратился в стройного дисциплинированного солдата.
Дядя, ты с войны вернулся? детский голосок заставил его открыть глаза.
Толька, не поднимая головы, посмотрел глазами по сторонам и увидел на берегу девчушку лет шести с желтыми волосами в легком выцветшем платье. На месте ей стоялось с трудом. Она, то переминалась с ноги на ногу, то поднималась на цыпочки или ковыряла ногой прибрежный песок, одновременно пытаясь накрутить подол платья на палец. Девочка с нескрываемым любопытством разглядывала лежащего в воде парня, и увиденное зрелище ее явно заинтересовало.
Почему ты так решила? удивился Ларионов.
А ты утром по деревне шел в военной форме, бойко ответила та. И след от пули как у дядьки Прохора, она отпустила подол и указала пальцем на Толькин живот.
То вилами. Еще в детстве. Случайно на сенокосе задели, он прижал подбородок к груди и покосился на едва заметный шрам. Я просто в армии служил.
М-м, разочарованно протянула девочка и присела на корточки. Как дядька Сережка, значит. Он в самой Германии служил. Среди немцев, последние слова она произнесла почти шепотом.
Случайно не Сорокин?
Ага, обрадовалась девчушка. А ты как угадал? изумилась она.
Случайно, слукавил Толька.
Так уж получилось, но со своим приятелем они служили в одной части. Сорокина, правда, призвали позднее, через полгода после Ларионова, а демобилизовался он наоборот, много раньше своего деревенского друга.
Это хорошо, что ты не с войны. Или еще откуда-нибудь, вздохнула желтоволосая.
Наверное. А ты, видимо, рано встаешь, раз меня утром видела.
Ага, рано. Дел много, серьезно ответила девчушка.
Понятно. А чья ты будешь, красавица?
Мамкина.
А мамка кто? Как мамку зовут?
По-разному.
Это как, по-разному?
Я мамкой зову, Нинка с Фиской тоже. Подружки мамкины ее Нюркой кличут. Колька няней. Тетка Мария, Аннушкой все звала, пока не уехала.