Лёлик был среднего роста, крепко сбитый, всегда как-то вразвалочку и одновременно уверенно ступающий по земле, с коротко стриженными седыми волосами на какой-то крепкой с виду голове, что для Лариски было неудивительно, ведь Дед тоже рано поседел, тёмнымитёмными глазами и, казалось, навечно приклеенной к лицу улыбкой. Иногда они после обеда, если позволяло время, втроём шлялись возле отдела и ели мороженое. А однажды, купив какоето новомодное банановое, изумительного бледнозелёного цвета, откусив, дружно скривили с Лёликом рожи и, не сговариваясь, швырнули его в урну, приведя в изумление папу, который, разумеется, приобрёл классический белый пломбир, не поддержав их неосмотрительную авантюру.
Как же дружно они жили тогда. Жаль, что в то время об этом не думалось, просто считалось нормой. Жили себе да жили, работали да работали. Ну, это как здоровье. Если оно есть, то и думать о нём не нужно. Вот ведь как всё просто.
Пап, зайду, расскажу, жуть, прямо как Эллочкалюдоедочка, произнесла Лариска, округлив зелёные, как болотная топь, глаза и тряхнула распадающимися локонами, которые, мягко говоря, не любила.
Вот прямые тяжёлые, ну и, конечно, густые волосы это тема. Это красиво! Это мечта. Но нет, тоже по наследству. Получите распишитесь.
Она довольно скромно протиснулась в дверь кабинета Митрофаныча и, не дожидаясь приглашения, плюхнулась на стоящий перед его столом стул с разорванной коричневато-жёлтой клетчатой обивкой, из-под которой во все стороны торчал грязный ватин, одновременно печально разглядывая пыльные листья кустов сирени за окном, тянувшихся по всему палисаднику. Да, собственно, в те времена стулья у всех были одинаковые, как и столы. Офисной мебели, появившейся гораздо позже, ни у кого не водилось, Даже у руководства. Ну, если только в Управлении мебель была посолиднее. Но в тех кабинетах ей бывать не приходилось. Наморщив лоб, что заключалось в сведении бровей к носу, Лариска приготовилась выслушать напутствие. Тем не менее, такого не последовало.
Слушай, Проводникова, (Митрофаныч любил назвать всех по фамилии, видимо, считал, что так торжественнее, убедительнее и страшнее для собеседника), ты уголовное дело с собой не бери. Знаю, что тебе и так всё известно, с памятью у тебя всё в норме, а то руководство не одобряет этого, учитывая, кто с тобой поедет, так что не подведи. При этом Митрофаныч ухмыльнулся, что означало, что не такто уж всё и плохо.
На машине с мужем потерпевшей поедете, как-то буднично произнёс он.
Да я и не собиралась, ну в смысле про дело. Оно огромное, что мне его расшивать что ли? Помню я все подробности, скромно ответила Лариска, что было ей не совсем свойственно. Про себя она отметила, что хоть один нормальный человек, имея в виду Илью мужа Марины, будет её сопровождать. Опять же поговорить есть с кем. Да, возможно, с ним и следственные действия придётся проводить, кто знает?
Ну и отлично, только и сказал Митрофаныч.
Лариска сидела, как приклеенная, ожидая, что фамилию или хотя бы имя с отчеством того самого руководства ей всётаки назовут, но результата не последовало. Она, собственно, никого из руководства оперативного состава в «Управе» не знала. Так коекого из следователей или начальников следственного отдела, к которым приходилось заходить на подпись перед походом в областную прокуратуру. Подумала, что ведь можно спросить, узнать что-то, но почемуто нарываться не стала. Митрофаныч дал понять, что разговор окончен и даже красноречиво посмотрел на дверь, показывая, что ей пора на выход. Сам он пребывал не в самом радужном настроении, в отличие от папы, а в связи с чем, кто знал? Может, выслушал чтонибудь не совсем приятное от начальника РОВД, а может и ещё что?
Понимая, что первая половина дня безнадёжно ускользает, как белый мелкий песок на летнем пляже сквозь пальцы, Лариска, как и обещала, поплелась к Василичу, чей кабинет располагался через один от кабинета начальника, чтобы хоть от него выслушать чтото вразумительное и главное, получить воистину ценные указания. В командировку такого масштаба, она ехала впервые.
Но папу было не сразить ни чем. Он внимательно выслушал, что, да как предстоит. К тому же, он больше, чем ктолибо знал об этом грабеже, ведь советовалась Лариска исключительно с ним, как потом стали говорить, «достала». После этого Быков, то есть тот самый заместитель Митрофаныча, спокойно произнёс: «Ну, дело ты знаешь это главное. А так не бойся, не разговаривай на допросе свысока, но и не показывай, что такое у тебя впервые. Помни, что начальник это ты и никто другой (явный намёк на сопровождающего). Всё будет нормально. Допрашивать ты уже неплохо научилась. Топай, занимайся, а то ко мне люди должны прийти». Папа даже скривился в недоумённой гримасе, обозначавшей в его голове, видимо «А что, собственно, происходит? В связи с чем паника-то?»
Валентин Васильевич был асом в экономических делах. Поэтому его маленький узкий кабинетик, напоминающий скорее, чулан папы Карло, какимто непонятным образом вмещал в себя распухшие папки с приходными и расходными кассовыми ордерами, да и вообще всякие бухгалтерские документы, которые лежали не только в сейфе, но и в коробках на полу, и просто на стульях, и на шкафу с бланками. Но сегодня все эти папки не пугали Лариску, как обычно. Точнее, они её и раньше не то что бы пугали, но заставляли задуматься о том, что вот именно такие дела она расследовать пока не умеет. Она непроизвольно заёрзала на стуле и в это время поняла, что всётаки боится.
Пап, там банда, а ято кто? пискляво протянула Лариска, меня ведь могут и всерьёз не воспринять и что тогда? Ничего не расскажут, да? А мне придётся кому-то помогать. Позорно как-то.
Лорка, ты, возможно, будешь хорошим следователем, серьёзно произнёс Валентин Васильевич, делая упор на слово возможно, а потом, улыбнувшись, глядя на Ларискину глупейшую физиономию, продолжил ну ладно, возможно, лучшим, из тех, кого я видел. При этом папа подмигнул, хохотнул, показывая крупные пожелтевшие зубы, и потянулся за очками, лежавшими в потёртом пластиковом треснувшем сверху зелёном футляре. У Деда был такой же, только коричневого цвета. А, на счёт «всерьёз», то это будет зависеть только от тебя. Как себя поставишь, так и воспримут. Не бойся, Лорка! У тебя что, отморозков не было? Вроде разговаривать ты с ними умеешь, не унимался Василич.
Ну, я постараюсь, протянула и выдохнула Лариска, припоминая хилый перечень своих «отмороженных». В то время она даже не понимала, насколько прав Быков. Это пришло значительно позже, и сама впоследствии этому же она учила молодых следователей, да и не только следователей, но и свидетелей, и потерпевших, а, если было нужно, то и обвиняемых.
Вот, уже ничего, но психотерапию я с тобой вечером всё-таки проведу, а теперь, Лорка, не мешай, продолжил Быков.
Ладно, только дождитесь после тюрьмы, пойду приму пассивную дозу никотина, картинно заламывая руки и, жеманно поведя плечом, сказала Лариска и вышла из кабинета уже спокойнее, с глупейшей улыбкой и сильно высохшими ладонями. Когда люди волнуются, руки у них обычно потеют, а у неё наоборот. Всё опять не так и не как у всех. Может поэтому и улыбка была не к месту?
Валентин Васильевич в ответ только крякнул ей в спину и махнул рукой, будто бы собирался её шлёпнуть, после чего, прихлёбывая остывающий чай, распахнул свою экономику.
III
Сашка проснулся в абсолютной темноте, несмотря на лето, хоть и стремительно ускользающее. «Значит совсем ещё ночь, лето всё же», решил он. Костик мирно посапывал, причмокивая пухлыми губками в своей кроватке, и ещё не начал свой обычный день с крика от мокрых ползунков. Костик был крошечным бутузом, который недавно освоил передвижение на крепеньких ножках, с круглой головой, торчащими во все стороны тоненькими курчавыми чёрными волосиками (как у мамы) и широко расставленными (как у папы), с интересом смотрящими на такой необычный для него мир голубыми огромными глазами. Он был довольно спокойный, некапризный, забавный, как и все дети, а, главное на всё имел право. Он, как говорила мать, наследник. Невестку же, которую звали, как и сына, Александра, мать недолюбливала, да что там не любила. Ещё бы привёз неизвестно откуда, впрочем, известно девочка с Севера. Как пелось потом в одной из песен, «девочка ниоткуда». Сашка служил там в Армии. А было жене, когда он забрал её, только пятнадцать. Любовь! Но разве он о чём-то потом пожалел? Но вот жить-то приходилось с матерью. А мама Зина хозяйка жизни, да и не только своей, а жизни всех окружавших её людей. Так вот уж получалось Она главнокомандующий всего и всех. Она делает деньги, но своим трудом в последнее время как-то всё реже и реже, да что уж там, своим трудом уже и не делает. А зачем? В ход пошёл труд чужой.