Вместе с Сурковой Лариска вызывала и её сына, так сказать, для общей кучи, одновременно понимая, что сама Суркова может, конечно, «навести», да что там, даже организовать, а если там нужно предоставить реальную помощь? Сурков был плотненький, среднего роста, с коротко подстриженными русыми волосами, широко распахнутыми глазами бледноголубого цвета, от чего они казались какими-то бесцветными, даже белыми. Короче внешность его на фоне маменьки была рядовой и неприметной. Выглядел он рохлей, отвечал на вопросы спокойно, но осторожно, тихим голосом, вздыхая, казалось думая про себя: «А что скажет маменька?» Лариска на него не наезжала, почемуто сразу сделав для себя вывод, что без этой самой маменьки он вряд ли на что-нибудь может решиться, а уж тем более, сделать. Ну, судимый, ну, трёхлетний срок. Но отбыл полностью. Правда, за грабёж, небось, по пьяни и по дури. Сам-то приговор она и не видела сначала, не было такой необходимости. Ох, как же она была права. Да разве возможно это было узнать в тот момент Но, видимо, вот это и называлось тем самым чутьём, которое впоследствии так много раз её не подвело.
Расследуя дело, Лариска пришла к выводу, что официально богатыми людьми у них на тот момент были, так называемые, «меховики», то есть те, кто шил, а затем продавал меховые изделия, шапки в основном, конечно же, ну, разумеется, не считая учёных-гениев, творческой интеллигенции артистов, художников, композиторов, да и то столичных, в основном. Шили и продавали, конечно, не только шапки, а всякие разные свадебные шляпки, вязаные кофточки, платья, детские вещи и прочее. Но вот меховые шапки «шли» лучше всего. Тогда они были в моде, хотя у Лариски их никогда не было. Зимой она надевала либо связанную ею же шапчонку, либо цветастый Павлово-Посадский платок. Платки она бесконечно любила всю жизнь.
Заниматься пошивом шапок можно было в свободное от работы время, если ты, конечно, не пенсионер. В выходные, то есть в свободное от работы время, их успешно продавали на рынках. Два года назад был принят Закон об индивидуальной трудовой деятельности, который легализовал предпринимательскую деятельность, в том числе в сфере кустарно-ремесленных промыслов.
Как потом выяснилось, за два три года обогатились многие.
Проводникова, к начальнику, радостно ухмыльнулся Мишаня, а точнее Михал Михалыч, просочившийся из соседнего кабинета сквозь узкую щель в двери, заглянув испить утреннего чайку, неся впереди себя на вытянутой руке свою бездонную чашку.
Ему разрешалось, так как его тёща жила через дорогу от райотдела, и в обед он часто приносил от неё совсем неплохие пирожки, не такие, как у Басё, но всё же. Тем более Мишане, как и Лариске, всегда требовалась компания для травли баек на публике, а Витька, с которым они трудились в одном кабинете, сменился с суток, так что выступать было не перед кем.
Ну, началось, важно констатировала Чередникова и выразительно посмотрела на Лариску, звучно, как любила, отхлёбывая из чашки.
Угу, обучать будут. Постараюсь соглашаться, в смысле не хамить. Хотя Митрофаныч, вроде бы сказал, что подробности вечером. Что ещё нужно? Работать просто не дают. А, впрочем, меня все к нему сегодня приглашают, картинно произнесла Лариска, пожав плечами и, сморщив нос.
А в чём дело? Уже успела обложить кого-то с порога? Прямо у «дежурки» или на улице? обращаясь к Лариске, радостно поинтересовался Мишка, прищурив сквозь стёкла очков глаза, шевеля усами и одновременно наливая кипяток в свою легендарную чашку.
Ну, собственно, для Мишани было не жалко и заварки с сахаром, не то, чтобы кипятку.
Грабёж её раскрыли в соседней области, завтра в командировку. Допрашивать поедет, ну и всё остальное, если потребуется, терпеливо объясняла Наташа. Там эпизодов жесть, мрак и ужас ужасный. Прокуратура расследует. Банда. Убийства. Чередникова сыпала краткой информацией, которой её снабдила Лариска, заводясь сама, понимая всю ответственность момента и одновременно почему-то свою к нему причастность.
Про грабёж знали все. Мишаня, разумеется, тоже, хотя его кроме дорожно транспортных преступлений мало что интересовало. Это была его специализация.
Ладно, сходим, вдруг неестественно бодро ответила Лариска, тихонько допивая последний глоток и отодвигая чашку, а заодно и дело. Соглашусь со всем, сделаю по-своему.
Ну, вторник ничего не изменил, внимательно и демонстративно посмотрев поверх очков, и загнув верхнюю губу, а заодно и, сведя брови к переносице так, как умел только он, осуждающе вклинился Михал Михалыч, при этом нахально запихивая в рот последнее печенье «курабье», одиноко лежавшее на сиротливом сером и безликом блюдце.
Скажу больше, среда и четверг, не изменят тоже, послав ему воздушный поцелуй, и, скривившись в грустноватой ухмылке в ответ, парировала Лариска.
Она любила, чтобы последнее слово оставалось всё-таки за ней. После этого Лариска плавно прикрыла дверь под хихиканье Натали, перекрутившись одновременно на каблуке, так как их кабинет располагался как раз напротив приёмной начальника милиции. Чаи в рабочее время не очень приветствовались, хотя официально никто их не запрещал. А рабочее время уже тикало
Лорка, далеко это ты? поинтересовался Быков или просто Василич, который, практически, как и все, начинал рабочий день с чая либо с сигареты, и как раз шёл по коридору с наполненным водой графином. Василич не курил, соответственно чай.
Он предпочитал сливать воду в кружку и кипятить кипятильником. А что? Он же в кабинете сидел один. Зачем ему больше? Быков пребывал с утра в какомто лирическом настроении и хихикал, направляясь к своему приоткрытому кабинету.
К начальнику, пап. Грядут серьёзные времена, а, может быть и перемены, насупившись, невесело ответила Лариска, следуя в попутном с Василичем направлении, недоумевая, что ктото ещё веселится во время её всемирной скорби не понятно в связи с чем, ведь ничего плохого она ещё не наворочала, впрочем, хорошего тоже.
Василича она звала просто папа, все к этому давно привыкли. Он называл её Лоркой, как Дед. Возможно, в этом Лариска почувствовала чтото родное и семейное. Свой отец у неё к этому времени умер. Именно Быков был её вторым и, как показала жизнь, главным учителем, после Клавдии Ивановны, с тяжёлым и не всем понятным, а для многих, просто невыносимым, характером. Один рассказ его о застеклении собственной лоджии на двенадцатом этаже без страховки верёвки производил леденящее внутренности впечатление, особенно, когда Лариска спросила: «А что же Ваша жена сказала?» Ответ был потрясающий: «А её выгнал, чтобы не мешала и не лезла, куда не надо». Причём произносилось это невозмутимым голосом, недоумевающим, в чём собственно вопрос. Но Лариска с Быковым, что называется, спелась, потому что объяснял он всё по делу, как ей нравилось, и больше, в случае повторения аналогичной ситуации, об этом ей спрашивать уже не приходилось. Ну а странности может иметь каждый, в конце концов, ей с ним лоджии не стеклить. Она даже иногда позволяла себе прикрикнуть на Быкова, не всерьёз, конечно, говоря, к примеру: «Пап, замолчал бы ты. Что тыто в этом понимаешь?» Он не обижался. С Василичем они вместе в перерыв ходили в столовую, если вообще удавалось, а иногда в новый, только что отстроенный современный трёхэтажный торговый центр с эскалатором, чтобы выбрать ей ткань на пошив какой-нибудь одёжки, где папа одобрял её выбор или нет, говоря при этом, что теперь тебе, Лорка, новую рубаху шить. Причём ткань могла предназначаться и для юбки, и для платья, и для костюма. Папа упорно всё именовал рубахой. Они часто брали с собой Лёху или Лёлика. Его называли так практически все, несмотря на то, что он был намного старше, чем Лариска. В те времена был популярным польский мультфильм про Болика и Лёлика. Лёха, в свою очередь, тоже называл Василича папой, а, соответственно, доводился ей братом. Ведь какоето развлечение должно быть при такой работе? Он постоянно юморил и всегда был на позитиве. Особенно ему удавался рассказ о неосмотрительно ранней женитьбе в тридцать семь лет с задумчивым лицом. «Да. Женился. До сих пор жалею, что рано».