Многие характерные для Запада опасения по поводу сообщества напрямую связаны с трансформациями, происходившими в индустриальную эпоху (см. Janowitz 1978: 264), как в сельской местности, так и в городе. Разделение жизни на отдельные сферы рабочую и нерабочую, публичную и приватную, производственную и репродуктивную породило сложный набор изменений, которые неизбежно повлияли на способы взаимосвязи и обособления людей, или, используя терминологию Зиммеля (Simmel 1964), на то, как они формируют сети принадлежностей (affiliations). Индустриализация отделила работу от места проживания и сформировала сообщества жилых районов, однако включенность в них их участников и их привязанность к подобным сообществам различались очень существенно (Janowitz 1978: 264). Макс Глакман (Gluckman 1961) и его коллеги отмечали, что в городах Центральной Африки «доминирующей реальностью была индустриальная система, а первоочередными пунктами ориентации для горожанина выступали сообщества по интересам и возникшая вместе с ними система престижа» (цит. в: Hannerz 1980: 141). Как утверждает Моррис Яновиц, социальная ткань столичного города в условиях индустриализации менялась не потому, что город увеличивался в размерах, а потому, что менялся его организационный масштаб (Janowitz 1982: xi). Однако на протяжении долгого времени городские районы, населенные рабочим классом, по-прежнему рассматривались как имеющие географическую организацию и обеспечивающие семьям рабочих их первоочередные потребности (ibid.). В условиях индустриализации миграция в крупный город означала, что для домохозяйств новоприбывших реалистичным ответом на проблемы низких доходов, экономической нужды и непредсказуемых кризисов выступали сети самопомощи (Bulmer 1987: 49), если иные альтернативы отсутствовали (ibid.: 55). Сэмюэл Овуор и Дик Фукен (Owuor and Foeken 2006: 22) продемонстрировали, каким образом в трех районах города Накуру в Кении прослеживалась тенденция к выстраиванию различной неформальной экономической деятельности мигрантов на базе соседства. Аналогичные утверждения делают Назнин Канджи (Kanji 1995) применительно к Хараре в Зимбабве и Сандра Уоллмен (Wallman 1996) применительно к Кампале в Уганде. Жан Омасомбо также демонстрирует, каким образом развивались новые формы социальных контактов и связей в Кисангани (Конго) после коллапса государства в эпоху Мобуту (Omasombo 2005: 96117). Феномен традиционных районных сообществ (neighbourhoodism), по утверждению Мартина Балмера,
не основывался на какой-то «естественной» человеческой склонности приходить на помощь или на абстрактной доброжелательности к другим, а выступал специфической реакцией на экономические невзгоды и обездоленность взаимопомощь оказывалась способом справляться с этим. В изменившихся обстоятельствах конца ХX века в условиях гораздо большего процветания, стабильности и выбора подобные традиционные модели едва ли сохранятся (Bulmer 1987: 91; см. также Gans 1975).
Как только поле исследования смещалось от первоочередного интереса к морфологическим характеристикам пространства в направлении преемственности между деревней и городом, исследование сообщества оказывалось прежде всего в особенности в Великобритании исследованием районов проживания рабочего класса. Подобную разновидность исследований тоже необходимо рассматривать на фоне, сформированном опасением за смерть сообщества. Колин Белл и Говард Ньюби (Bell and Newby 1974: 42) утверждают даже, что изучение сельских и рабочих сообществ Великобритании могло быть порождено самим представлением о наличии некой «умирающей культуры». Богатое индустриальное наследие и коллективные публичные воспоминания о «традиционных» сообществах рабочего класса (их отражением, например, выступают выставки Народного музея истории в Манчестере или Куорри-Бэнк-Милл[11], расположенная рядом с этим городом) усиливают впечатление, что для локальной культуры рабочего класса, несмотря на его бедность, были характерны солидарность и сочувствие, которых больше не найти в сегодняшних бедных кварталах. Указанные экспозиции умалчивают о власти и эксплуатации, на которых была основана целая производственная система. Например, авторы текста, сопровождающего экспозицию в Куорри-Бэнк-Милл, объясняют отсутствие на этой фабрике волнений трудящихся хорошими условиями труда и великолепными отношениями между работодателем и работником, а не угнетением в рабочем поселке или устрашением людей на их рабочем месте (см. также Blokland 2003: 5). Сами фабрики давали ощущение сообщества это было «не просто сборище работающих мужчин и женщин»: «Там постоянно шутили, собирались в уборных Постоянное стремление к коммунальности выступало признаком естественного образа жизни» (Jackson 1968: 156). О том, что среди рабочего класса можно было обнаружить наиболее тесные взаимосвязи, утверждала и Элизабет Ботт (Bott 1968: 103). У всех перечисленных авторов мало говорится о преимуществах послушных работников для воспроизводства труда, преимуществах, которые давали тихие, семейные, неполитические сообщества и которые были столь выгодны для элит. Особенно действенным, основанным на неосознаваемом классовом статусе инструментом против воинственных сообществ было формирование религиозных и этнических сообществ. Стимулируя идентификацию с иными категориями, нежели категория класса, элиты могли предотвратить формирование класса «для себя» или по меньшей мере держать его под контролем. Там, где религия продолжает господствовать в общественной жизни, подобным эффектом по-прежнему обладают религиозные организации наподобие тех, что существуют в Бейруте (Bou Akar 2012), или религиозные ритуалы, такие как пуджа
Сноски
1
Blokland T. V. (2003) Urban Bonds. Cambridge: Polity. Примеч. пер.
2
Хотя книга Т. Блокланд вышла в 2017 году, вероятно, этот фрагмент был написан ранее, в середине нулевых. Примеч. ред.
3
В одной из статей Рэя Пала персональное сообщество определяется как «собрание важных личных связей, в которые погружены люди» (Pahl R., Spencer L. Family, Friends and Personal Communities; Changing Models-in-the-mind. Institute for Social and Economic Research, University of Essex, 2010). Примеч. пер.
4
Английское прилагательное relational в этой книге переводится преимущественно как «реляционный», что отсылает к устоявшимся в российской практике понятиям «реляционная социология», «реляционная перспектива», «реляционный анализ». В основе реляционной социологии, направления, к которому относятся этот и другие тексты Т. Блокланд, лежат представления о том, что социальные отношения между людьми, институтами и сообществами являются не статичными, а динамичными, изменчивыми, как и сами эти элементы анализа. Их взаимодействия постоянно переопределяют структуру отношений, а также воспроизводят культурные образцы, которые также определяют характер возникающей сети отношений. К направлению реляционного анализа относятся работы таких социологов, как Ч. Тилли, Дж. Гудвин, М. Сомерс, П. Донати, Х. Уайт, а также М. Эмирбайер, автор «Манифеста реляционной социологии» (1997). У Т. Блокланд реляционный подход демонстрирует, что понятие городского сообщества выходит за рамки традиционных пространственных характеристик, представая в качестве комплекса отношений и практик. Примеч. ред.