Правильно говорят, хочешь лучше спрятать, положи на видном месте. Получается, преступник сексуальный фетишист? Он не стал перебирать вещи, и аккуратно повесил сумки на гвозди. Потом пробежался по развалившейся части дома. Там, в одной углу, под сохранившейся крышей, была навалена куча мусора. Можно было еще порыться там, но он оставил это увлекательное занятие для следственной группы. С него достаточно обнаруженных вещей. Он попытался закурить. Пальцы тряслись, колесико зажигалки проворачивалось, но огня не было. Газ в зажигалке болтался на самом дне. Он спрятал сигарету и набрал номер своего начальника, чтобы его обрадовать. Связи не было. Набрал номер отдела. Тишина. В этом забытом богом поселке связь всегда плохо работала. Попытался дозвониться до участкового. Бесполезно. Надо срочно ехать в отдел. Как быть с вещдоками? Сумки, до этого момента не представлявшие никакого интереса, неожиданно стали чрезвычайно важны. Вдруг, пока он будет отсутствовать, эти сумки утянут? Глупости, никому они не нужны. Как висели, так и еще повисят. Ничего с ними не случится, пока он съездит в отдел и привезет сюда следственную группу. Бомж-то, оказывается, не простой, ой, какой непростой жулик. Опер невесело усмехнулся. Я-то, добрая душа, чтобы отправить его на зимние «квартиры», подсуетил сверточек и ловко его отыскал, а надо было просто вдумчиво пройтись по его логовищу. Рутина замыливает глаза, становишься слепым, и дальше того, что нужно сделать, ничего не видишь. Работаем по шаблону, на мелкий, но такой важный результат, никакого творчества и полета фантазии. Копаемся, как жуки навозные в дерьме, и бриллианты под ногами в упор не замечаем. Выпить что ль на радостях? Шутка ли, столько лет искали убийцу, а он ловко обводил всех вокруг пальца и садился по мелочам, чтобы отдохнуть, а потом с новыми силами брался за старое. Опер представил, как возьмет запотелую рюмку, вдохнет водочный аромат, а потом водочка огненной змейкой прокатится по пищеводу, и сразу станет хорошо и весело, и тут же контрапунктом, злой голос жены: «Опять, свниья, нажрался». Сегодня опять вернется домой далеко за полночь, пока следственная группа все зафиксирует. Это дело очень неспешное. Дома жена будет нудно и методично пилить. Эх, жизнь ментовская, растреклятая! Опер не раз задумывался об уходе из полиции, но ничего другого, как ловить жуликов, не умел. Идти охранником? Опер тяжело вздохнул. Скорей бы майорские погоны получить.
Опять мокрая лента дороги, скрип дворников, размазывающих капли дождя на лобовом стекле, встречные автомобили в облаке брызг и грязи. Он несколько раз пытался дозвониться, но связи пока не было.
Опер на радостях и не заметил, как добрался до отдела полиции. Возле отдела полиции он увидел машину скорой помощи, а в обезъяннике были двое медиков в синей робе. Он спросил у дежурного, что случилось, и тот, витиевато выругавшись, огорошил, что внезапно помер задержанный бомж. Опер похолодел: неужели помер Бомж Бомжович? Это автоматически грозило расследованием, составлением кучи бумажек и объяснений, что бомжа никто и пальцем не тронул. Никому не нужно было прессовать бомжа, совершившего ряд мелких краж и у которого обнаружили пакет наркоты. Медики, выйдя из обезъянника, констатировали смерть и предположили причину разрыв аорты. Позже судмедэкспертиза подтвердила, что бомжа никто и пальцем не тронул, причины были патологические и связаны с атеросклерозом сосудов. В отделе полиции вздохнули с облегчением.
Только опер выматерился про себя. Эх, не удалось вкусить сладких плодов от удачной находки вещей потерпевших. Он доложил начальству о находках, а через полчаса поехал со следственной группой в поселок.
3.
ГУБЫ
мясистые
толстые
вывороченные
Первая мысль при их виде,
ГУБЫ как у негритосов.
ГУБЫ могли увидеть только избранные.
ГУБЫ сами решали, кто мог их увидеть.
ГУБЫ сами решали, кто мог их услышать.
Гриша Гулам четко запомнил, как впервые появились ГУБЫ. Он хотел повеситься.
Ему надоело жить, постоянно чувствуя боль во всем теле, видеть, как на коже вздуваются фурункулы, наливаются дурной кровью, с желтым глазком на вершине, а потом взрываются, сочась мерзко пахнущим содержимым, пачкая нижнее белье. Суставы болели так, что хотелось лезть на стенки и биться головой о стены. Еда временами вызывала рвотный рефлекс, хоть и был постоянно голоден, зачастую он мог что-либо съесть, только зажав нос. В детдоме, когда проходил медицинские осмотры, врачи пожимали плечами и говорили о плохой наследственности. После детдома Гулам нигде не лечился.
Он был высоким, тощим, узкоплечий, со впалой грудью и тонкими руками и ногами. Женщины не обращали на него внимания. Помогала безотказная Дунька Кулакова с вечно блудливой улыбочкой на полных губах. Её помощь снимала сексуальное напряжение, но была постыдной и противной, когда по утрам приходилось отстирывать дурно пахнущие пятна на трусах. В детстве страдал энурезом, писался по ночам, за что в детдоме был неоднократно бит. Его сумели вылечить, и теперь не позорился по ночам. Друзей не было, в детдоме чмырили и дали унизительное прозвище «гулюмчик-шулюмчик». Он обижался, плакал, и даже пытался драться, но его били даже девчонки.. Из-за ярко выраженной кавказской внешности и проблем со здоровьем его никто не захотел усыновлять. В детдоме он недоедал, и взвыл, когда переселился к бабке Тоське. Та категорически отказалась его кормить. Вынужден был начать подворовывать продукты у соседей. Однажды Гриша Гулам стянул из соседского холодильника, стоявшего в летней кухне, кусок колбасы и, давясь, стал его жадно глотать. Колбаса не пошла впрок. В кухню неожиданно вошла соседка, которая сначала обомлев, застыла, а потом, схватив веник, отхлестала и выпроводила со двора. Соседка, энергично орудуя веником, ругалась и обзывала «черножопым отродьем», и наябедничала бабке Тоське. Та покряхтела, в очередной раз пообещала выгнать, но неожиданно стала подкармливать Гришу Гулама. Раньше не обращала на него внимания, словно его вообще не было в доме.
Он не ходил на занятия в училище, куда его определили после детдома. Зачем? Учеба в школе показала его неспособность усваивать школьную программу. Учителя, озабоченные борьбой с буйными учениками, не обращали на него внимания, тихий, пусть лучше спит на уроках, ставили тройки, с облегчением переводили в следующий класс и тут же забывали о нём.
Жизнь с бабкой Тоськой оказалась не медом. Бабка постоянно изводила его попреками, и он спасался бегством, и когда в городе была хорошая погода, бродил по улицам, прятался в подворотнях, в брошенных домах, заходил в гаражи, где мужики с руками, перепачканными машинным маслом, возились с машинами. Гриша Гулам помогал этим мужикам, и в благодарность они кормили и поили его.
Вечером, когда бабка ложилась спать, он возвращался в дом, пробирался в конуру, словно в насмешку называемой громко «комнатой», укрывался ветхим одеяльцем и засыпал. Утро начиналось с причитаний бабки. Она шпыняла его за каждую мелочь. Особенно тошно стало, когда посадили её любимого внучка Сережу.
«Что ж ты злыдень черножопый на свободе, а мово Сереженьку посодили», и поток слез, всхлипываний и проклятий на его голову.
Хоть бабка Тоська и стала подкармливать его, жрать хотелось постоянно. Он пытался устроиться на работу к приезжим азербайджанцам на рынок, но те, сходу разглядев полукровку, презрительно отвернулись от него.
Летом бабка Тоська нашла для него строительные шабашки в качестве подсобного рабочего. Деньги ушли на жратву, поэтому ходил в обносках, оставшихся после старшего внучка Сереженьки, коего посадили. Когда закончилось лето и шабашки, у него сразу закончились деньги. Бабкина кормежка была очень редкой, и он стал подворовывать в сетевых магазинах. Гриша Гулам, боясь, что его, как в детдоме, могут побить продавцы, воровал самые дешевые продукты. Здесь то же не повезло, попался на воровстве. Гриша Гулам испугался, боялся выходить на улицу, ему чудилось, стоит только выйти из дома, как его тотчас схватят полициянты и посадят, а поэтому сидел сиднем дома. У него не было друзей, жил изгоем и остро переживал свою никчемность и ненужность. Постепенно зрела мысль, что пора заканчивать с этой постылой жизнью. Это казалось самым лучшим выходом. Он хотел и боялся покончить с собой. Наконец, когда бабка Тоська ушла из дома по делам, он решился.