С каких это пор Трипп Тэлбот заделался элитой?
Прикусываю губу, сообразив, что, узнав его сразу, выдала себя с головой.
Мэйсон понимающе усмехается:
Трипп причислен к элите за компанию. Правила бессмысленные, но такова логика парий.
Как я рада, что вернулась, бурчу и плюхаюсь обратно на стул.
В это время на сцену поднимается директор школы мистер Грисуэлл. Рядом с подиумом покрытый тканью мольберт. Директор берет стоящий перед ним стакан с водой и не спеша пьет.
Его-то хоть не переименовали? спрашивает Элли.
Гризли? Ну нет! отзывается Мэйсон.
Мистер Грисуэлл окончательно поседел, а в остальном ни капельки не изменился: безупречный костюм, под пиджаком шерстяная жилетка, здоровый загар в любое время года. Директор невысок, но импозантен.
Приветствую, Сент-Амброуз! произносит Гризли, наклонившись к микрофону. Аудитория притихает. Надеюсь, вы отлично отдохнули и запаслись энергией на новый семестр. Для нас большая радость видеть всех снова вместе, потому что мы, как известно, вместе сильнее.
Я отключаюсь и начинаю глазеть по сторонам. Узнаю знакомые детали, подмечаю перемены. Высокий потолок украшают новые полосатые вымпелы баскетбольной команды, скучный серый занавес на сцене заменен на сочный синий бархат, и даже стулья, похоже, обиты заново. Вспоминаю полузабытые лица. Вот Кати Кристо, с которой мы дружили, пока она не начала обзывать меня Трилипалой. Естественно, после выходки Триппа на физкультуре. А вот Мартина Зилински она отличница и наверняка в конце года выступит с прощальной речью. Ну и Паван Дешпанде мой первый поцелуй в седьмом классе за лабораторным корпусом.
И последнее. Я заставляю себя сосредоточиться на словах Гризли. Его голос утопает в нарастающем гуле быстро теряющего интерес зала. В этом семестре мы отмечаем печальную годовщину в истории школы. Почти четыре года назад погиб учитель восьмого класса Уильям Ларкин. В память о его самоотверженной работе и богатом академическом наследии мы планируем создать мемориальный сад. Наша завуч мисс Келсо возглавляет комитет, который ближе к весне займется реализацией плана, и призывает принять участие в проекте всех, у кого есть время.
Выпрямляюсь на стуле. Комитет по созданию мемориального сада? То что надо! Идеальная возможность собирать информацию о мистере Ларкине, не вызывая подозрений.
Элли опять высовывается из-за Мэйсона и шепчет:
У тебя же есть время, правда?
Заткнись, цежу сквозь зубы.
Мэйсон косится на меня с любопытством, а Гризли на сцене показывает на мольберт.
Следуя давней школьной традиции, мы заказали портрет мистера Ларкина для галереи почетных преподавателей в административном корпусе. Директор подходит к мольберту. Сегодня я с огромным удовольствием представляю вам этот портрет.
Он театральным жестом откидывает ткань с мольберта и застывает под испуганный вздох зала.
Что за?.. Надя подается вперед, щурится. Что там сказано?
Я всегда отличалась хорошим зрением.
«Подонок», читаю ярко-красные буквы поперек лица и вечного лимонного галстука мистера Ларкина.
Кошмар! ахает Надя. У кого только рука поднялась?
Гризли пытается успокоить публику громкими заверениями, что ответственного за этот бесчестный поступок найдут и накажут. Мэйсон сидит бледный похоже, ему физически плохо, и я вспоминаю, как он боготворил мистера Ларкина.
Элли поправляет выбившийся из пучка локон и не спускает глаз со сцены, где взволнованно кричащий Гризли водворяет ткань на место.
Добро пожаловать в Сент-Амброуз, мрачно произносит сестра. Контингент проблемный.
Глава 7. Трипп
Среда, шесть утра. Я еле глаза продрал, голова трещит, душа просит одного: снова уснуть. Усилием воли заставляю себя откинуть одеяло и выползти из кровати. Больше бега я ненавижу только состояние, когда не бегаю.
Быстро одеваюсь, выдираю телефон из зарядки и шарю по комоду в поисках наушников. Безуспешно. Их нет ни на письменном столе, ни под ним. Хватаю кроссовки и бегу в гостиную по ворсистому зеленому ковру. У нас двухэтажный дом, который отец унаследовал от своих родителей и который после семидесятых не ремонтировался. Перед тем как уйти, мать сорвала аляповатые обои в цветочек и выкрасила стены в темные тона. До сих пор помню, как она стоит посередине столовой: в руке щетка, взгляд скользит по не оправдавшим надежд стенам.
«И так не лучше», заключает она.
Я уже тогда понимал, что речь не о стенах.
До ковролина дело, слава богу, не дошло. Он страшный, но теплоизолирующий, что особенно важно, когда термостат дальше восемнадцати градусов не поворачивается.
На подходе к кухне замедляю шаг и зеваю так, что трещит челюсть. В нос ударяет запах горелого кофе, которого быть не должно, ведь я единственный, кто
Уже встал? доносится из кухни.
От неожиданности я роняю телефон. Он ударяет по пальцу ноги, и я наклоняюсь, корчась от боли.
Черт, пап, напугал! Что ты тут делаешь?
На отце футболка с надписью «Peacked in High School»[1], подаренная в шутку одним из его дружков. Наверное, тот факт, что он ее до сих пор носит, достоин уважения. В моем возрасте папа был местной звездой футбола играл достаточно хорошо, чтобы стать гордостью школы, но не настолько, чтобы его потом взяли в футбольный клуб.
Папа ерошит густые волосы с сединой, отпивает кофе.
Я тут живу, забыл?
Замечаю провод от наушников под связкой ключей на столе. Она у отца огромная из-за кучи разных висюлек, которые он зовет амулетами. В детстве я любил их успокаивающий перезвон. Плюс тогда еще верил в удачу, не то что сейчас. Вытаскиваю наушники, стараясь не смотреть на амулеты.
Ты чего так рано встал? спрашиваю, ковыляя в кухню.
Папа работает ночным сторожем в городской больнице и возвращается домой под утро, за час до моего будильника. Днем он спит, поэтому видимся мы только вечерами.
У меня скоро смена в «Сделай сам», отвечает он зевая. Смысла нет ложиться.
Сразу после ночной в больнице? С какого перепуга?
Обычно отец работает в магазине хозтоваров по выходным специально, чтобы избежать подобных марафонов.
Машине нужна новая коробка передач, вздыхает он.
Так и живем. Отец вкалывает, хотя ни одна работа не приносит ни дохода, ни стабильности. Его увольнениям я уже счет потерял. Правда, надо отдать ему должное: он не опускает рук и в последний момент всегда где-нибудь что-нибудь да находит. С другой стороны, порядком надоело каждый месяц выбирать, какие из счетов оплатить.
Впрочем, мы на эту тему не разговариваем. Мы вообще о многом не говорим.
Я побежал, бросаю, на ходу вставляя в уши наушники. Пока.
Ответ отца тонет в первых аккордах Rage Against the Machine, я натягиваю на голову капюшон и толкаю дверь.
Ноги сами несут меня по знакомому маршруту вниз по нашей улице, полмили до городской школы Стерджиса, где учился отец, и выводят налево, на Мэйн-стрит. Это лучшая часть города. Здесь полно старых викторианских домов, которые, даже обшарпанные, смотрятся классно. После поворота я неизменно увеличиваю темп, пока в конце улицы не достигаю предела, на котором могу продолжать бег, не испытывая сильного дискомфорта. Мышцы наливаются, они приятно напряжены, эндорфины текут по венам и наполняют тело пьянящим ощущением счастья.
Ради этого я бегаю. Ничто не дает мне того же ощущения.
В этот час на Мэйн-стрит все закрыто, даже «Луч света». Вокруг тихо и безлюдно. Я подбегаю к переходу и боковым зрением замечаю приближающуюся слева машину. Не сбавляю скорости, зная, что водитель обязан уступить дорогу. Однако тот давит на газ и проносится по зебре прямо у меня перед носом.
Козел, цежу я сквозь зубы, отпрыгивая на тротуар.