Понял.
Председатель остановил проекцию и, всё также сидя рядом с ней, продолжил показывать мне шоу. Он соединил все пальцы левой и правой руки в одну точку и одним движением заставил весь город увеличиться в масштабах.
Ну как, впечатляет? Сказал, озираясь на сияющие синие полосы, расположившиеся по всему периметру комнаты, и создающие, переливаясь, перекрещиваясь друг с другом, всё то, что я видел каждый день.
Но теперь перейдём к самому главному. Ковбой взмахнул рукой и обернул наш город в маленькое пятнышко. Смотри. Мы снова сели на пол.
Это ты. На проекции я был обозначен красной точкой.
Это люди. По всему периметру перемещались маленькие белые огонёчки, оставляя за собой еле заметный свет в виде полосы, которая со временем исчезала.
Это тоже люди, которым сию минуту грозит опасность.
Для чего ты мне это показываешь?
Слушай дальше. Люди, которым грозит опасность, подсвечиваются ярко-оранжевым мигающим светом. Мы не можем высчитать через сколько времени с ними произойдёт какая-то беда. Но для этого и существует грань. Обычно, её создают дважды. Первый раз, когда мы добираемся до человека. Второй раз, когда находимся рядом с ним, помогая ему.
Я заметил, что, вдоль синих линий проекции плывут, медленно потухая, голубые огонёчки.
А это кто? Настороженно спросил я.
Это цена. Хочешь ты того или нет. Ответил Председатель совершенно спокойным тоном.
В смысле?
Когда ты помогаешь мигающим оранжевым, тут же потухает один голубой. Естественно речь идёт о людях.
В чём будет заключаться наша основная задача?
В спасении оранжевых.
И в убийстве голубых, так?
Не совсем так.
А как по-другому? Я что-то не могу подобрать другой трактовки. Все фиды убийцы? Да?
Нет, Алекс, все фиды судьба. Мы человеческая судьба. Мы та чаша весов, о которой все говорят. Дело не в убийствах, а в создающемся равновесии. Мы та самая справедливость, которая выстраивает баланс.
О какой справедливости идёт речь, когда из-за спасения одного человека, умирает другой ни в чём невинный?
Это судьба.
Это наше прямое вмешательство в жизни людей!
Это наша правда.
Это собачий бред! Я начал повышать тон. Я тоже когда-то был человеком и сейчас им же и являюсь.
Ты фид, Алекс.
В первую очередь, я человек.
Подумай о том, что тебе не придётся убивать, а наоборот спасать.
Как я могу думать об этом, играя в судьбу других? Как я могу выступать в роли суда для людей?
Алекс. Тише.
Как можно об этом говорить тише? Для чего мы вмешиваемся? Может мы спасаем будущих преступников, которые будут грабить магазины, стрелять в людей, а за них умирают заблудшие души, у которых вся жизнь течёт своим чередом. Люди, у которых есть семья, лучшие друзья, которые всю жизнь прожили стабильно, почти не сталкиваясь с какими-то неприятностями. Почему мы должны их убивать?
Мы их не убиваем, Алекс.
А что мы с ними делаем?
АЛЕКС!
* * *
Генри не ожидал бурного всплеска. Мужчина ехал домой, предвкушая спокойствие. В последнее время течение его работы превратилось в катастрофу, то и дело увеличивавшуюся в своих размерах. Он до изнеможения уставал и часто размышлял о жизни, до которой так и не смог дотянуться. В годы юношества, когда он только познакомился со своей нынешней женой Одри, Генри обещал ей, во что бы то ни стало достичь великих высот в своей карьере.
Парень, полный энергии в прошлом, цеплялся за время, пытаясь окупить почти каждую прожитую минуту, трудился не покладая рук и в голове прокручивал мысль о том, что он должен подарить своей девушке новую жизнь. Молодой Генри с проплешинами в двухдневной щетине сражался за визуализацию того будущего, о котором он часто, лёжа с Одри на кровати, представлял, говорил с горящими глазами и пылающим сердцем, крепко обнимая свою невесту. Он работал, потому что. Потому что знал детство Одри. Нанесённые травмы, которая она со скрежетом в зубах перенесла, школьные бестолковые травли одноклассников-недоумков, проблемы в семье, толпы преград в виде поля раскалённых углей, каким-то невероятным образом обеспечили её ослепляющим здравомыслием. Одри прошла испытание необъятной боли вонзающихся в тело двухметровых игл. А Генри, наслушавшись её рассказов, в первый же день выточил деревянной палочкой на гигантском постаменте фразу в голове:
«Мы навсегда останемся вместе. Потому что я должен подарить ей новую жизнь».
Нынешний Генри, который старался справиться с недосыпом, ехал домой весь избитый, покалеченный своей ненавистной работой, не приносящей в дом ничего, чего могло бы хватить на полноценный семейный отдых. Денег хватало впритирку, чтобы обеспечить жену и двух дочерей. Шарлотта трёхмесячный малыш-непоседа и Эмили старшая дочь, которая до ужаса любила искусство.
Генри припарковал машину, подошёл к двери, поднёс ключ к замку и с теплом на душе улыбнулся. Пусть он не добился тех высот, о которых судорожно размышлял во время перерывов в погоне за своим обещанием, выточенным в голове, зато обрёл великолепное чувство того, что за родной дверью своего дома его ждёт счастливая семья.
Он перешагнул через порог, повесил пальто на крючок и услышал хлопок, после которого проследовал визг.
Папочка-а-а. Эмили подбежала к нему, уткнулась в пояс и крепко прижалась.
Одри, широко улыбаясь, стояла в коридоре, держа на руках испугавшуюся хлопушки Шарлотту.
Пошли скорее за стол. Эмили взяла его за руку и потащила его на кухню.
Проходя мимо Одри, он услышал бархатный шепот свой жены:
С днём рождения, любимый.
Старшая дочь усадила Генри за стол и:
Тортик, тортик. Па, ты уже придумал, что загадаешь? Эмили нетерпеливо ждала его ответа, ворочаясь на стуле.
Чего ещё желать, когда воцарившаяся картинка настоящего превратилась в сказку, в которую раньше Генри никогда бы не поверил?
Желания нельзя рассказывать. Одри подошла к столу, посадила Шарлотту за её собственный детский стульчик. Иначе не сбудется.