Вот, пожалуй, и все. Хотя нет, вот еще что. Знаешь, со временем, которого у меня оказывалось достаточно для того, чтобы думать и испытывать на себе воздействие жизненных обстоятельств, я начал больше понимать отца и всю ужасную суть его положения. К сожалению, он оказался недостаточно сильным, чтобы преодолеть собственные чувства, а обстоятельства во главе с тобой и армией твоих любовников толкали его все ближе к тому окну, через подоконник которого он однажды переступил».
Глава 34
В воскресенье погода улучшилась, светило солнце, и настроение было даже хорошим. Голая, полуприкрытая одеялом задница Маши тоже радовала, возможно, даже сильнее, чем это неожиданное появление солнца после долгих пасмурных дней. Хотя в этом совпадении была даже какая-то символичность.
Все же, глядя на нее, эта мысль так и вертелась у меня в голове. Интересно, как это было: один с одной стороны, другой с другой? Все виды удовольствий, в том числе это, когда два сразу, ничего не миновало ее. Но, в сущности, чем это хуже, чем удовольствие, добываемое алкоголем? Да и, в конце концов, может быть, она меня любит? Во всяком случае, не меньше, чем всех предыдущих. Проклятая эта философия так раздражала мой мозг, что я шлепнул ее по округлому заду, оставив яркий след, и, пока она не успела понять даже, что происходит, отлюбил ее жестко и быстро, закончив своими растекающимися следами у нее на лице. А после, оставив ее лежать в лучах утреннего солнца, пошел готовить завтрак.
Она не вставала, видимо, получая какое-то удовольствие от наступившего послевкусия и скоро, кажется, опять заснула, полуприкрытая, с красным следом на заднице и стекающей с лица на подушку спермой. Луч солнца, как признак зарождения нового дня, касался ее лица, губ, влажных от потеков, которые несли в себе половину жизни, но так и не достигли цели для соединения со второй половиной, луч этот, казалось, признавал собственную беспомощность и, несмотря на всю силу веры, которой он питался испокон веков от язычников, религиозных фанатиков и прочих безумцев, черта с два мог бы сейчас зародить что-нибудь кроме той мысли, что лицо ее, будучи испачканным и освещенным, приобретает еще более выгодный ракурс и заставляет смотрящего скоро и неизбежно начать ощущать тягу к тому, чтобы и другие ее места заполнить частицами себя, таким образом хотя бы в какой-то мере оправдывая участие солнца в простом и развратном процессе зарождения жизни.
Частично таким образом взяв дань за тех двоих, которых, вполне вероятно, на самом деле не было, настроение свое я улучшил и теперь варил кофе в турке, слушая музыку и размышляя над тем, как сегодня я буду фотографировать мою подругу. События этого утра подсказали мне, что будет неплохо сделать несколько фотографий со стекающей с ее лица и других частей тела жидкостью. Дальше мне пришла в голову мысль, что для получения совсем уж эксклюзивного материала снимать буду на пленку, которой, правда, не было и которую требовалось купить.
Эта страсть к пленке, родом из детства, до сих пор меня не отпускала, и иногда я удовлетворял ее, доставая старый фотоаппарат отца, снимая пару кассет, проявляя их и получая таким образом снимки, которые, по моему мнению, своим зерном и цветопередачей получались куда более живыми, чем цифровые. Впрочем, вопрос этот только вкуса, восприятия и опыта.
Какое-то время назад, когда цифровые технологии только зарождались, один знакомый фотограф сказал, что никогда эти технологии не вытеснят пленку. Конечно, я ему не поверил, потому что в моих глазах этим своим суждением он напоминал язычника, убежденного в существовании своих богов и поверженного потом фактически ни за что новыми такими же, в сущности, язычниками, которые только назвали себя по-другому, потому что придумали себе несколько иного идола. Вытеснение произошло быстро, и теперь не так-то просто даже купить пленку, не говоря уже о том, чтобы проявить ее. Что касается качества снимков, то здесь я тоже убежден, что мои суждения и выводы исключительно субъективны. Как бы то ни было, сам процесс съемки на пленочный фотоаппарат доставляет мне значительно большее удовольствие, а как раз получением удовольствия я и собирался заняться в ближайшее время.
Письмо, хотя я его еще не отправил, меня заботило куда меньше, чем накануне: по крайней мере, я его написал. Но что-то все же удерживало меня от отправки. Случается такое: как будто нужно преодолеть сомнения перед тем, как поставить последнюю точку. А в этом случае, наверное, дает о себе знать тот самый природный инстинкт отношения ребенка к родителю. В любом случае, я решил еще немного подождать, по крайней мере до вечера.
Маша умылась, мы позавтракали, и я поехал за пленкой. Я купил две кассеты по тридцать шесть кадров каждая, хотел было купить вина, но передумал, объяснив самому себе, что искусство должно твориться на трезвую голову, и приехал домой. Эта моя убежденность в трезвом искусстве оказалась в тот день очень правильной, потому что спустя несколько часов наступили события, в которых если и оказаться, то лучше трезвым.
Не будучи профессионалом по части студийной фотосъемки и фотосъемки вообще, я предоставил Маше в этом процессе первую роль, тем более что кому как не ей, автору идеи, знать, каким образом лучше реализовать то, что она хотела. Я лишь озвучил ей свои утренние пожелания, на которые она, конечно же (видимо потому, что в моей практике это будет своего рода эксклюзив), согласилась с большой охотой. Эти сцены, однако, мы решили оставить напоследок, в том числе потому еще, что я сам за все время съемок, исходя слюной по ее голому телу, смогу подготовиться как следует и выдать максимальный результат.
Одна пленка закончилась, член мой стоял как палка, и я едва уже сдерживал себя от того, чтобы не наброситься на нее и разрядиться. Но я терпел ради искусства, и вообще, можно сказать, был стойким солдатом. Я зарядил вторую пленку, и мы продолжили. Она стояла на четвереньках, развратно играя сама с собой, тем самым как будто приглашая меня оставить эту дурацкую камеру и занять то место, которое сейчас занимали ее пальцы. Но я держался как мог, отвлекая себя мыслью, насколько тяжело, наверное, приходится оператору порно, который должен ощущать себя не иначе как мучеником. Иные могут принять такие мысли за кощунство, но чем не пытка смотреть на влажное голое тело в самых горячих его местах, находясь совсем рядом, в каком-нибудь метре от него, но не имея возможности дотянуться и удовлетворить эту потребность, не менее природную, чем потребность в еде.
Осталось три кадра до конца тридцатишестикадровой пленки, и я сказал Маше, что финал близко. Тогда она, прекратив играть с самыми чувствительными частями тела и, видимо, тоже дойдя уже до какого-то исступления и желая разрядки, села на край кровати, посмотрела на меня похотливым и от этого затуманенным взглядом и открыла рот. Я подошел к ней, приблизил к ее губам так долго терпевший, прошедший этот долгий путь воздержания страждущий орган и погрузил внутрь, ощущая, как новые силы, проникая сквозь него, наполняют все мое тело. Умелыми движениями она возмещала мне все то, что я в течение этих часов работы растратил, словно странник в пустыне, иссушившись почти до невозможности и готовый отдать все ради капли спасительной влаги.
Как будто в каком-то сне издали до меня начали доноситься звуки, скорее даже пение, похожее на молитву. Чудилось мне примерно: «И послал лукавый сынов своих на землю сошед на которую начали искать они себе подобных чтобы собрать себе войско». Но разрядка была близко, да и не придал я этим кажущимся звукам значения, списав их на активную работу изголодавшегося мозга, который, как это часто бывает, рисует какие-то картины, сопровождающие процесс, но не имеющие к нему никакого отношения. Однажды, во время близости с одной из моих подружек, я, вспомнив забавный кадр из мультфильма, расхохотался во все горло. С кем не бывает?