Мейтна отбил единственную секунду. И новый голос неожиданно прокричал:
Брошен! Тут написано «БРОШЕН», господин!
И отдел на мгновенье затих.
Это был момент, когда неудачное высказывание заполоняет пробел, возникший внезапно при бурной беседе. Это был тот самый момент. Секретарь встал и резко обратил взгляд назад. Ласка обернулся к третьему ряду.
«БРОШЕН», господин, тут написано «БРОШЕН», не так уверенно произнёс первочтей из третьего ряда и заслышал, как печатные машинки вновь зазвучали внахлёст.
Они перебили то слово, не дали ему настояться, но сами всю следующую минуту выписывали одно единственное сообщение: «БРОШЕН», «БРОШЕН!», «БРОШЕН!!», «БРОШЕН!!!». Секретарь, стоя рядом с одним из аппаратов, набросился на провода. Он знал, что хозяину нельзя это видеть. Ни в коем случае! Он яростно сорвал несколько кабелей, вырубил цирко-граф на одном из пятидесяти столов, но, как он понял, чтобы добиться успеха, оставалось пролететь ещё сорок девять таких же. Не убирая своих гарнитур, оставшиеся первочтеи продолжали долбить и долбить по клавишам, и им и не приходило в голову останавливаться. Они продолжали марать пальцы. Они продолжали портить совесть и целлюлозу, замаранную до этого сегодняшними новостями. Секретарь сорвал ещё несколько кабелей. Несколько новичков повыскакивали с мест. Щёки господина Ласки охватились дрожью.
Брошен! Брошен!! Брошен!!! выкрикнул кто-то, пользуясь суматохой.
И чёрная подводка под глазами Ласки почти полностью размылась от влаги. Он прищурился от обиды, от гнева он заморгал и по щеке его покатилась единственная слеза. Сквозь пудру от уголка правого глаза до самого подбородка показалась его ничем не прикрытая красная кожа.
Мейтна поднялся на носочки. Он хотел убедиться, что игра завершилась.
Ласка отмерил шаг, потерял равновесие и припал к ближайшему столу, ударив затылок.
«Брошен брошен», вещало из гарнитуры, и дрожь, отнимаясь от щёк, переходила на шею, плечи, колени и бёдра. Беднягу не отпускало. Ужаленный в сердце, Ласка раз за разом получал разрядом тока. Сначала в нутро, потом в кожу. Потом опять в нутро, затем в кожу. Он отмахнулся от подопечных. Те попытались поднять его, но всё было тщетно. Их господин, впустивший когда-то «комнату» в сердце, успокоился и застыл. Спустя минуту он проронил вторую слезу.
Игра завершилась. Мейтна опустился на пятки. Он отнял пальцы от разглаженного листа. Похлопав по плечу разжалованного ноточея, сидящего рядом, он сделал шаг в направление выхода. «И всё-таки в прошлый раз, Портной, ты действовал чуть изящней», провозгласил он в мыслях и слегка потряс головой. Таким жестом обычно смахивают разочарование, о котором тут же и забывают. Господин Председатель забыл о нём, одолев последний метр отдела. Он переступил порог с той стороны и поскорее удалился в свой кабинет. Вечером его ожидала собственная работа, с которой нужно было покончить. И как обычно, о своих полномочиях Мейтна предпочитал вспоминать с долей грусти. Благо, сегодня к ним добавили немного эффектных красок.
В преддверии полнолуния Коллегия потушила огни. Ночь наступила быстро, ветер зашагал по карнизам, и в вентиляции послышался возмущённый ропот. Осень за кольцевой дорогой столицы возмущалась именно так приглушенно, надменно, с вызовом в голосе. Её беспокоили склоки внутри помещений. Помещений, которые сперва кичатся своей внешней высоколобостью. Бетон и мрамор не мешали ей видеть сквозь стены. Скульптуры старались создать определённые трудности, исказить правду, наводнить разум ложью, но в их безжизненных позах давно отпечаталась подвижная фальш. Одним словом, осень видела чутко и незамутнённо. Её возмущённый ропот отпрыгнул от очередной вентиляционной решётки.
Председатель поднял взор. Подтянув одеяло, он настороженно посмотрел в угол под потолком. Гулом дело не обошлось. Где-то там, по трубам, шарахались мелкие твари на своих грязных розовых лапах. «Вас мне ещё не хватало!» воскликнул он в мыслях. Как-то раз ему пришлось выгнать двух крысоловов, что прожигали большую часть хозяйственного бюджета, и сейчас он об этом жалел. Лучше бы он позволил им посадить свои печени, покончить с собой на казённые деньги, чем слушал сейчас, как всякое хвостатое отребье рыскает по зданию Коллегии и ищет для себя подходящий тёплый уголок. Наступление зимы, очевидно, пугало всех. Тех, что привыкли засыпать в окружении стен и огня, пугала перспектива остаться наедине друг с другом, а тех, кто, наоборот, привыкли жить вдали от крыш и комфорта, радовала возможность обрести ворчливых соседей. Иронично, что им всем, по итогу, хотелось под заморозки поменяться местами. И вряд ли бы из них кто-то разочаровался. «Правду говорят, промелькнуло в голове председателя, облик счастья каждого существа становится виден лишь с приходом зимы».
Эта мысль показалась ему слишком слащавой. Он повернулся в кровати, подмял ноги, закрыл глаза и попытался уснуть. Подложив ладони под подушку, он случайно пробудил себя, вернее, пробудил ту, с которой мечтал начать свой сегодняшний день. Её снова не было рядом, она пришла к нему из ниоткуда, прямиком из воспоминаний. Он разочарованно выдохнул. Поутру она нальёт его любимый молотый кофе. Но нальёт его далеко далеко не ему.
Милый, расскажешь, что произошло сегодня в отделе? стенографистка, завязав пояс халата, аккуратными шажками вышла из дверей душевой.
Не сейчас, солнце, я слишком устал. Давай я попробую хотя бы сегодня ни на что не жаловаться. За день всякое происходит.
О, значит, что-то серьёзное. Тогда не дури, рассказывай, я вся внимание.
Хочешь, чтобы я закончил в слезах?
Определённо. К мужским слезам я привыкла, и они, знаешь ли, хорошо возбуждают.
Тогда я буду не в настроении. Не заставляй меня начинать. Если начну, то мы просто ляжем в постель.
А что, это недурный исход, у нас будет целое завтра, а потом ещё, а затем ещё одна ночь, она скользнула рукой по его колену и присела рядом.
Ласка выровнял спину и повернулся к возлюбленной.
Ляжем спиной друг к другу. Ты не дала мне договорить.
Перестань. Так я только больше хочу услышать историю.
Мейтна представил, как невидимая ладонь ложится на колено ему.
Дай угадаю, два месяца назад?
Именно. Но давай всё же не будем.
Будем, милый, ты уже начал. Когда тебе хоть раз удалось от меня отвязаться?
Ты всё знаешь, я почти уверен, вся Коллегия об этом прогудела. Ключница и та, зуб даю, уже знает.
Если даже и прогудела, то шёпотом. Слухи меня обошли, да и, в целом, меня они не то чтобы интересуют. Меня волнует правда. Твоя правда, любимый. Поэтому, давай, не томи. Не видишь, я уже уши развесила.
Она легонько помотала головой, дождавшись, когда он обратит на неё улыбку и чистое, освобождённое от пудры лицо.
Мейтна представил, как её голова опускается на подушку. Она вздыхает. Кончик её носа прикасается к его губам.
Я даже боюсь произносить это слово.
Не говори, обойдёмся без него.
Они поступили несправедливо. Я же знаю, несправедливо! Почему они этого не знают?
Потому что ты сидишь выше. Потому что ты ни разу, по сравнению с ними, не провинился.
Этого мало мало, я чувствую. Такую изощрённую шутку мог разыграть только самый завистливый, только самый никчёмный из них. Только самая настоящая гниль.
Не сдерживайся.
Ты пойми, я им ничего не сделал.
Я верю.
Скажу больше, я их всех полюбил. Я принял их, как никто до меня, а они?! А их всех так и подмывает окатить меня очередными помоями.
Привыкай. Так будет всегда.
Я не хочу привыкать.
Придётся, милый. Напомни, сколько их под тобой ходит? Целая армия, разве нет? Первая, вторая, третья трибуны, подчинённые каждой из этих трибун, первочтеи в твоём отделе, первочтеи в других отделах. Ненавидеть тебя вместе с Церемонией, Праздником и Лихорадкой самое воодушевляющее, о чём они только могут мечтать. Не поведись я с тобой, я бы тоже