Взволнованные шепотки пробежались по залу, задержались на пару секунд и затихли в тот же момент, как только Председатель продолжил:
Всем же, кому дорого его место на здешних трибунах, останется только создать живой коридор, украсить комнаты и проходы до этого зала и напомнить будущему Адмиралу, что он достоен исключительно любви и уважения к его неоспоримо важной фигуре. Запомните: никаких повторяющихся мотивов. Последний Адмирал выделялся своим уникальным характером, поэтому ничто в нашей работе не должно напоминать о нём. Капитан должен думать только о будущем, о своей значимости, а мы, мои дорогие коллеги, всеми силами поможем ему в этом убедиться.
Мейтна повернулся к господину Ласке.
Вы и ваши подопечные будут заниматься посадочной площадкой.
Будем рады взяться, мой господин.
На очереди господин Праздник:
Вы займётесь Длинным коридором.
Не разочаруем вас, нот Председатель, готовы приступить на рассвете.
Поверни голову, там госпожа Церемония:
Ваши подопечные должны украсить Широкий зал.
Спасибо, мейт-губернатор, это будет для нас честью.
Взгляд направо, остался господин Лихорадка:
Ну а вам, коллега, остаётся Тесный коридор. Не подведите.
Ни в коем случае, но Председатель, мои люди возьмутся за эту часть с превеликим удовольствием.
Все трибуны откланялись. В ответ поклонился и сам Председатель. Столу предстоял ещё один час, но Коллегия справилась раньше обычного. Поэтому пришло время оставить бедолагу до следующего заседания.
Мейтна отклонил голову, расслабил руки и, наконец, выдохнул. Глазами он провожал подопечных. Как и положено, они аккуратно следовали к высоким дверям: на этот раз не толкаясь, не повышая голос и не вспоминая героев, на которых всё заседание точили зуб. Председателю не хотелось покидать своего кресла, ему хотелось лишь пронаблюдать, как закроется дверь с той стороны. При этом кто-то обязательно всё испортит. Он знал, кто-то из подопечных обязательно остановится за порогом, подумает про себя и сунет голову в проём. Так, впрочем, случилось и в этот раз. Молодой ноточей сунул голову и задал Председателю привычный вопрос: «Почему Вы всё ещё там, господин?», на что Мейтна по обыкновению отвечал: «Мне хочется увидеть этот зал в последний раз», «И, простите, почему же в последний?» «Потому как во мне живёт острое ощущение, что я больше его не увижу». Такой ответ всегда ставил собеседника в ступор. Всегда, сколько бы раз Мейтна это ни произносил. И всегда озадаченный коллега очевидно, каждый раз новый с интересом оглядывал зал, недоумённо пожимал плечами и удалялся, оставляя дверь легонько покачиваться.
Дверь покачнулась, и так Мейтна, наконец, остался с залом наедине. Его голову вновь посетила волна рассуждений, мыслей, воспоминаний, фантазий во многом бессвязных, во многом несбыточных, но всё же, он верил, вполне закономерных и справедливых в его положении. А нынче то острое ощущение, о котором он упоминал, и вовсе вышло на первый план. Оно стало ближе как-то нечаянно, беспричинно, как будто по мановению пальца. Будто из-за того, что он уделял этим размышлениям много времени, судьба стала к нему благосклонней. Но ведь и вправду, как ни крути, это было его последнее заседание. И всё, что нужно для его торжественных проводов, будет готово очень и очень скоро, а пока
«Что же там вызнал Портной? Что-нибудь наверняка интересное! Надо бы выйти и поскорей разузнать».
Десять минут спустя Мейтна оставил кресло и прошёлся по утреннему маршруту. Высокий зал позади, и первого, кого он встретил, был его главный помощник практически на том же месте, где ему и было приказано. Тот, сияя от радости, кажется, держался из последних сил. Ему явно удалось зацепить ухом что-то, чем бы коллеги не хотели делиться в открытую. Портной нашёл ещё несколько доводов в пользу продолжения их с Мейтной совместной гнусной игры.
Кто-то сегодня попрощался с секретами, и Мейтна верно подметил, что жертве ещё повезло. Их не слышали стены. Тонкостенный холл куда хуже, чем полноватый мастер, почёсывающий изредка второй подбородок. Главный же секрет Мейтна держал при себе.
И этот главный секрет он обещал раскрыть прямо в момент торжества. В тот день, когда он станет в один ряд с теми, кто осмелился предать, предаёт или попытается предать в будущем идеалы светлейшего Кровавого ордена.
Прилёт Нимфеи
«Чёрная нимфея». Флагман Кровавого ордена и личный корабль Адмирала Стронца. Теперь, когда Стронц мёртв, только капитан мог называть его личным. Тит будущее Ордена, а у будущего должен оставаться артефакт из прошлого. Наследственность, память, традиции обивка «Чёрной нимфеи». Она пережила несколько сотен лет и просто не могла не стать легендой, требующей уважения. Для Тита это стало ещё одним непредсказуемым испытанием. Он волновался, прятал свое смятение как мог, но осознание большой ответственности давило, будто он женился не по любви. Он был обязан уважать это судно. Но сердце оставалось холодно, как бы он ни старался.
Когда Нимфею царапали мегатоннами снарядов, Тит не вёл и бровью. Она стонала, кричала с экранов, мерцала аварийными лампами, вереща, словно сирена, а ему было почти что плевать. Как бы он ни пытался вызвать в себе жалость к ней, воспоминания всё раскладывали по местам. Он был простым проходимцем, имеющим наглость командовать ей, а она великим осколком Вселенной, осязающим ежеминутный трепет и не понимающим, что значит испытывать к себе безразличие.
Благоразумие спасало Тита. Когда Стронц бил в подлокотники, до одури крича на соратников, капитан осторожно прятал свою невозмутимость в экранах геолокаторов. Он подбегал к каждому из них, искал противников с таким остервенением, что порой выдавал приказы чуть-чуть загодя. Он создавал видимость тревоги, делал вид, что глубоко возмущён, но, по правде, лишь оттягивал момент, когда придётся посмотреть на своего командира. Тот причитал. Бил себя в грудь и обещал, что отомстит. «Подохнуть вам в кошмарах и муках! Подохнуть и больше не возвращаться! Иначе она сожрёт вас, переварит и выплюнет, не оставив и мокрого места!». Тирада могла длиться вечность, покуда в лёгких Адмирала оставался воздух. Но вот воздух заканчивался, и вместо эмоционального тенора Стронца капитанский мостик охватывал ровный размеренный тембр Тита.
Сейчас капитан прогуливался по коридору, опустив голову.
За спиной он держал кулаки, так и не сумев подобрать им места получше во время раздумий. Его беспокоили совершенно бессвязные вещи, какие-то далёкие события, которым, возможно, не суждено было сбыться. Он волновался о том, как будет выглядеть в эти мгновения. Какая-то чертовщина. На носу замаячил свет горизонта, а он почему-то сожалел, что тот недостаточно ярок. Так он добрёл до третьего уровня, где шум мог достаточно приглушить ту суматоху, что творилась у него в голове. Он был несказанно рад этому. Повернув вправо и спустившись по лестнице, он, наконец, поднял голову, чтобы осмотреться.
Навстречу ему вдруг выскочило четверо механиков. Они тащили на себе старенький поршень, что выглядел как избитый, израненный зверь, убежавший из-под пыток хлыста. От него не исходил запах железа, он не жужжал, изображая звук скорости света, он просто не двигался. Одним словом, поршень был мёртв. Его сожрали, переварили и выплюнули. Как, впрочем, и сотни его собратьев доселе.
Механики изнывали. Лишний шаг одного и вся остальная тройка начинала страдать. Вес поршня давил непомерно, ломая плечи поочередно каждому. Ругаясь, они указывали друг другу как правильно расставлять ноги. Походило на танец, в котором голос решал больше, чем сами движения.