В окрестных лесах нет таких угодий, где бы он не бывал. Все лесные просеки и тропинки носили на себе следы колёс мотоцикла. Частенько грибники и лесорубы слышали рёв мотора, а то и видели самого Завицкого, несущегося по лесной просеке. Впрочем, не только по просеке, его не могли остановить ни овраги, ни буреломы. Бывает, забредёшь в самый отдалённый, глухой уголок леса, сядешь на валежину или пенёк и наслаждаешься тишиной, одиночеством. И вдруг взревёт поблизости мотор. И сразу настроение портится. Смолкают песни вспугнутых птиц, разбегается в страхе зверьё, а Завицкому хоть бы что. По его словам, самый приятный звук это рёв мотора. Красоты природы Ефимыч не признавал. Он с одинаковым хладнокровием ехал по утоптанной тропинке и по первым ландышам, на которые другой бы и ступить побоялся. За всё это я, как и другие любители тихой охоты, любившие побродить по лесу, недолюбливали Ивана Ефимовича. По характеру человек он был хороший, и я частенько хаживал к нему домой на чашку чая, а вот, как услышу в лесу шум его мотоцикла, становилось как-то не по себе. Мои уговоры сходить за грибами пешком не давали никаких результатов. Разлучить Завицкого с мотоциклом было невозможно. «Неисправим», решил я и оставил все попытки его уговаривать. Но однажды случилось невероятное.
В то воскресенье я отправился за грибами. Вышел ещё до восхода солнца, небо только посветлело на востоке. Лес начинался сразу от крайних домов посёлка. Под сводами деревьев было сумрачно. Птицы уже проснулись, всюду перекликались зарянки. Вот попробовал свой голос певчий дрозд. Я остановился. Хотелось в эти последние дни лета послушать знаменитого певца, но дрозд так и не запел. Прошла пора песен, теперь все птицы держатся молча, лишь изредка перекликаясь между собой.
Сентябрь наступает тихо, постепенно берёт своё. Вроде бы и не изменилось ничего в лесу с погожих июльских дней, а сердцем чувствуешь, как подкрадывается осень. Незаметно, листок за листком, золотит она. Сначала даже не заметишь в зелёном океане вспыхнувший на берёзке первый жёлтый листок, но с каждым днём их становится всё больше и больше. Придёшь однажды в лес и не узнаешь его: вчера ещё зелёный, теперь горит осенним пожаром.
Тропинка вывела меня к лесной опушке. Густой туман накрыл поляну. Несмотря на безветрие, он находился в постоянном движении. Его клубы несметными полчищами появлялись из лощины и плыли вверх по опушке, достигали стены леса и разбивались об неё на рваные куски.
До заветного места остаётся немного, нужно только пересечь опушку, а там рукой подать. Я двинулся березняком по краю леса может, попадутся подберёзовики. Тут иногда удаётся найти парочку. Между кустов что-то блеснуло. Сначала я не понял, что это. Подошёл ближе. На траве валялся мотоцикл. Я сразу его узнал.
Ба! Да это же мотоцикл Завицкого! Теперь тут искать нечего, надо идти дальше. Интересно, во сколько же он встал? Я-то думал, что самый первый отправился по грибы, ан нет, опередили.
Из карбюратора на лесную подстилку бежит тоненькая струйка бензина краник открыт. Эта струйка бензина и порождает во мне кучу сомнений. Странно, неужели Завицкий так бросил свой мотоцикл, такого ещё не бывало. Да он, прежде чем отойти, пять раз свой мотоцикл обойдёт, проверит всё. Я огляделся. Вокруг ни души. Тишину нарушали только выводки синиц в сосняке. В голову полезли невесёлые мысли. Я терялся в догадках. Что могло случиться? Что-то случилось это уж точно, двигатель был совсем холодным. Кого-кого, а Ефимыча я знал. Он даже в лесу дальше десятка метров от мотоцикла не отходил, а уж чтобы так бросил его Нет, что-то случилось.
Сомнения мучили меня, мысли одна страшнее другой роились в голове, теперь уже не до грибов. Я обошёл вокруг по кустам, несколько раз крикнул, но, кроме эха, прибежавшего из лощины, никто мне не ответил. Теперь нужно быстрее в посёлок, сообщить о случившемся. Желая сократить расстояние, я двинулся напрямую, через лес. Ноги сами несли вперёд. Какое-то внутреннее чувство постоянно подгоняло меня. Дороги я не разбирал, надвинул на глаза кепку и ломился через кусты. Выскочил на маленькую полянку и обомлел от неожиданности.
Ноги разъехались на мокрой от россы траве. Спасла берёзка руки сами машинально вцепились в её тонкий ствол. Берёзка согнулась, но меня удержала. Если бы увидел летающую тарелку с инопланетянами, я и то бы так не удивился. Изумлению моему не было предела в траве, на коленях, с букетом цветов в руках сидел собственной персоной Иван Ефимович Завицкий с ромашковым венком на голове! Напротив него, тоже на коленях, в траве сидела молодая женщина. Её чёрные волосы были заправлены под бандану цвета хаки, поверх банданы точно такой же, как у Завицкого, ромашковый венок. Они о чём-то увлечённо разговаривали, рассматривали цветы. Женщина что-то фотографировала в траве большим профессиональным фотоаппаратом, висевшем на тонком ремешке поверх штормовки защитного цвета. Затем они увлечённо рассматривали фотографии на экране фотоаппарата. В эту минуту я был, вероятно, похож на дурачка с открытым ртом, не способным понять, в чём секрет показанного ему простого фокуса. Таинственная незнакомка была явно не здешней. Я был в шоке от увиденного. Завицкий всегда сторонился женщин. Многие местные красавицы хотели бы завести с ним отношения видный, хозяйственный, всегда трезвый, копейку бережёт, но Ефимыч амурам предпочитал возню с мотоциклом. По слухам, в ранней молодости он был женат, уехал в область, но что-то пошло не так, и он вернулся домой. Я сделал несколько шагов вперёд, они же, увлечённые друг другом, обратили на меня внимание, когда подошёл совсем близко.
Ты куда, сосед, так разогнался? На пожар, что ли? Под ноги смотреть надо, ты что, не видишь? цветы, мягко упрекнул меня Завицкий.
Я хотел оправдаться. Но язык не слушался. Вместо толкового ответа вырвалось несколько бессвязных слов.
Ты посмотри, какая прелесть! Какая красота! Первый раз в жизни вижу такие красивые цветы! Интересно, откуда же они здесь взялись? А какой запах! с этими словами он протянул мне букет ромашек.
Я хотел было сказать, что это обыкновенные ромашки, которые часто попадаются, а местами их полно, но поддержал Ефимыча:
Да, удивительно красивые цветы, а сам разглядывал тайком его таинственную спутницу.
Завицкий по-прежнему сидел в траве, переводя взгляд то на букет, то на свою спутницу. От росы он вымок чуть ли не по пояс. Брюки вымазаны зелёным соком трав. Рукава пиджака настолько мокрые, что, когда Завицкий поднимал руки, то с них во все стороны летели брызги. Одежда таинственной незнакомки тоже была пропитана ночной росой, но ущерба понесла меньше более приспособленная для леса: штормовка, из тонкого брезента брюки, заправленные в высокие берцы. Экологический значок и какая-то эмблема на рукаве ещё больше сбили меня с толку. Выдержав паузу, незнакомка представилась первая.
Галина, мягким, бархатным голосом произнесла она.
Для себя я отметил точёное, загорелое лицо, длинные чёрные ресницы, она просто икрилась энергией. Под штормовкой угадывалось сильное, упругое тело. От разглядывания незнакомки меня отвлёк Завицкий.
Он попросил меня понюхать цветы. Я наклонился. В лицо ударил запах бензина и масла, которым пропитался Ефимыч. Только когда я уткнулся в мокрый букет, то наконец почувствовал нежный аромат лесного разнотравья.
Трудно было выделить какой-то один запах. Казалось, что в этом букете собраны все запахи леса.
Неповторимый запах, эти цветы пахнут лучше любых французских духов.