Я вытащил из рюкзака блокнот и начал писать. Тема дружбы не так уж меня вдохновляла, но без десяти девять у меня были исписаны две страницы. Тротуары заливал ослепительный свет, и я, наверное, целый день мог бы там проторчать.
Ну что, прошло?
Голос раздался у меня за спиной, но я сразу узнал интонацию Лорен. Не успел я развернуться а она уже уселась рядом со мной, широко и радостно улыбаясь. Она подобрала волосы под заколку и надела темные очки, в которых стала похожей на кинозвезду. Одета она была в белую майку без рукавов и линялые джинсы.
Я про твою щеку.
Она наклонилась ко мне и осмотрела мое лицо. След от дорожного знака продержался сутки, но потом наконец исчез.
П-порядок, пробормотал я тоном, о котором немедленно пожалел.
Стыдливо, робко и раздраженно странная смесь.
Лорен была обута в тряпичные эспадрильи, мне были видны торчащие из них кончики пальцев.
Что ты здесь делаешь?
А ты как думаешь? ответил я, незаметно убирая блокнот и застегивая рюкзак.
М-м, Она, изображая Шерлока Холмса, приложила палец к губам. Я думаю, ждешь, пока откроется библиотека.
В самом уголке рта у нее была малюсенькая родинка, похожая на шоколадную крошечку.
Ну что, угадала я?
Да, б-браво.
Я улыбнулся в ответ и придвинулся к ней чуть поближе.
Ты п-прочитала книгу п-про комету Франкенштейна?
Фейерштейна, поправила она и засмеялась. Да. А тебя всё это не завораживает? Планеты, звезды, кометы?
Ну
Не то чтобы я из-за них ночей не спал.
Смотри, шепнула Лорен, вытащив из сумки книгу.
Это был толстый том в твердом переплете. На обложке название «Комета Фейерштейна» и иллюстрация, старинная гравюра. Открыв книгу на середине, Лорен прочитала:
Вероятно, увидев комету Фейерштейна, японский поэт Киоши и написал в 1616 году одно из самых своих знаменитых хайку:
Лорен ждала, что я как-нибудь на это откликнусь.
Прекрасно, да? Ты любишь хайку? Я просто обожаю.
Она смотрела на меня так, словно это был самый важный вопрос за всю историю вопросов.
Какую хайку? тупо переспросил я.
Она, не удержавшись, засмеялась, но тут же перестала и, подавшись ко мне, легонько толкнула меня плечом.
Это совсем коротенькие японские стихи, где максимально высказано в минимальном количестве слов, объяснила она. Вот, например:
Я и не з-знал, что японцы едят к-круассаны, сказал я.
Вот балда, это же я сама сочинила! Она уже второй раз назвала меня балдой. На самом деле неважно, о чём там говорится. Хотя бы и про соседскую кошку. Не это главное. Ну, давай, твоя очередь!
Что? Н-нет, н-нет, я замахал руками. И в-вообще я не м-могу, у наших с-соседей н-нет кошки.
Нет, в самом деле, меньше всего мне хотелось сочинять японские стихи посреди улицы без пяти девять утра в субботу. Лорен посмотрела на меня и едва заметно улыбнулась.
Ну давай же, это легко! повторила она. Просто надо соединить мимолетные, ускользающие ощущения с более глубокими мыслями. Например м-м погоди Вот, слушай:
Вот видишь, как легко, воскликнула она и улыбнулась. Свет это одновременно и свет солнца, согревающего тело, и свет библиотеки, свет книг и знания, свет для ума. Понял, в чём фокус? Давай теперь ты!
Я надвинул козырек на глаза, чтобы не видно было, как я смутился. Она назвала меня «юношей», и мне показалось, что я перепрыгнул через ступеньку. За несколько минут я из «балды» превратился в «юношу». Было всё же чему порадоваться! Тем более что Лорен уже исполнилось семнадцать, официально она считалась почти взрослой. И она жила в Париже, училась в известном лицее. А я почти не выезжал из Фижероля. Самая дальняя моя поездка была в Овернь, автобусом, нас возили посмотреть на вулканы. Я тогда учился в четвертом классе.
Ну, начинай!
Я поднял воротник кожаной куртки, несколько секунд подумал, прочистил горло и продекламировал:
Я гордо поглядел на нее, потом сказал высокопарно, потому что хотел слегка ее подразнить:
Да, м-м видишь ли, м-м этот образ должен п-передавать бренность человеческого удела п-пе-ред лицом неотвратимости судьбы, т-так сказать
Она расхохоталась, снова прижалась ко мне плечом и не отодвинулась. Мне еще лучше стала видна маленькая родинка в уголке рта.
С тобой и в самом деле не соскучишься. А что ты, собственно, делаешь у библиотеки в девять утра в субботу?
Она сняла темные очки и теперь смотрела на меня во все глаза. У меня от этого внутри словно что-то толкнулось.
Я, собственно, з-здесь работаю, сказал я, стараясь при этом выглядеть не слишком самодовольным.
Здесь? Ты хочешь сказать, в библиотеке? удивилась и обрадовалась она.
Я кивнул.
Потрясающе! Она легонько хлопнула меня по плечу.
Убрала волосы со лба и повернула голову, чтобы взглянуть на входную дверь.
Кстати, посмотри вроде бы уже открыто.
Она вскочила и протянула мне руку, помогая встать. Две минуты десятого, тень немного отступила на площадь, и на долю секунды у меня мелькнула мысль, что Лорен была права.
Свет в конце концов нас настиг.
Если честно рассмотреть ситуацию я хочу сказать, если бы кто-то сделал моментальный снимок моей жизни, думаю, можно было бы, не принимая в расчет моего посттравматического-заикания-и-сопутствующей-фобии, назвать меня скорее нормальным человеком. Ну то есть если руки три километра длиной, дурацкий пушок над губой и голос, который без предупреждения перескакивает с октавы на октаву, это нормально. Если это так тогда да. Несомненно.
Я был нормальным.
Когда я видел в зеркале свое отражение, мне было одновременно страшно и любопытно смотреть на себя. За несколько месяцев мое тело неузнаваемо изменилось. Кости лица отяжелели, торс удлинился, а ноги стали кривоватыми, и от этого походка у меня сделалась дурацкая.
Даже комната моя и та изменилась. Стены словно бы сблизились, вытеснив последние игрушки. Теперь каждый квадратный сантиметр был заполнен стопками комиксов, журналами по серфингу и дисками моих любимых рок-групп. На стене постер «Рокки» и вырезанные откуда-нибудь фотографии гигантских волн, сделанные на гавайских пляжах или Венис Бич. Мне случалось перед сном представлять себе, что волна меня захлестнула, стена воды обрушилась на меня с адским грохотом. Как в «Цунами», рассказе, который я писал для конкурса. Как ни странно, я не испытывал ни малейшего страха. Пена оставляла причудливые рисунки на изнанке моих век, оглушительный шум успокаивал, убаюкивал, и я засыпал. Фижероль исчезал весь мир исчезал под большой белой спасительной волной. Я просыпался с ощущением, что спал под водой. Я чувствовал себя обновленным, отмытым, возродившимся. Но это всегда проходило довольно быстро.
В тот день мне показалось, будто Лорен как эта волна. Ударная волна, одновременно ощутимая и легкая. Как будто моя жизнь, вся моя жизнь по-новому завибрировала. Я видел перед собой ее улыбку, ее щеки, ее глаза, ее ноги и это было всё равно что замереть в середине волны, удерживая равновесие на гребне скорости и света.
Я вошел в библиотеку и направился в кабинет мадам Камон. На ней были очки с затемненными стеклами, а барсук на голове, похоже, чувствовал себя превосходно. В воздухе застоялся омерзительный запах вчерашнего курева. Она приготовила мне маленькую бумажку список из шести читателей, которых обслуживали на дому.
Вот. Всё как я тебе объяснила на прошлой неделе. Здесь у тебя есть имя, адрес и номер телефона, если понадобится (но я надеюсь, что он тебе не понадобится). А здесь названия заказанных книг.
Она сняла очки и выдала мне план города, на котором были помечены адреса. Ну спасибо ей, что позаботилась об этом, теперь я не рисковал заблудиться и часами искать дорогу под палящим солнцем. Когда я уже выходил из кабинета мадам Камон, она замогильным голосом меня окликнула: