Прабабушка Татьяна привезла на извозчике с рынка большую кадку с розой, поставила в угол комнаты, «чтобы глаз радовала». С её приездом наладился быт: появилась белая скатерть, обедали и ужинали по часам, по субботам ходили в баню. Дети поправились, повеселели. Не хватало только материнской ласки. Характер Татьяна имела суровый, редко когда малыша по голове погладит, да и рука у неё была тяжёлая, вдовья. Говорила мало, о прошлом и вовсе молчала. Только однажды, раскладывая на столе серебряные вилки и ножи, уцелевшие от разграбления, разрыдалась. Вспомнились ей дом в Троицке, дети, погибшие или томящиеся в сибирской ссылке. Любуясь как-то внуком, младшим братом моей мамы, сказала:
Чистый казак наш Васенька, стройный, ловкий. Ему бы коня доброго да шашку. Жалко, что Акиндин не дожил, порадовался бы
* * *
В 1941 году мой дед Николай ушёл добровольцем на фронт. Марине было восемнадцать, моей будущей маме шестнадцать, Василию тринадцать, младшей Полине одиннадцать.
Перед отъездом наказывал он старшей дочери не бросать малышей, не отдавать родственникам на воспитание. Мог ли он знать, что его любимица Марина, смуглянка и хохотушка, будет репрессирована по ложному доносу и сгинет в мордовских лагерях, оставив годовалую дочь?
Дед погиб в 1943 году в брянских лесах. Ему не было и сорока. Его последнее письмо пришло после похоронки «Долгими ночами, лёжа в сыром окопе и глядя на сверкающие звёзды, я думал: неужели так и исчезну, выплакав в темноте все слёзы под этим прекрасным равнодушным небом? Прощайте, дети, вряд ли придётся свидеться. Живите и будьте счастливы!»
В ночь после его гибели почернели распустившиеся розы.
Это Ника приходил прощаться! обхватив кадку руками, плакала Татьяна.
Старшая сестра погибшего деда, бабушка Паша, взявшая на себя заботы обо мне, как-то, показав на карте, сказала:
Это брянские леса. Здесь погиб твой дедушка.
Я знала, что лес это когда много деревьев, но не понимала, что там делал мой дед и почему он погиб.
В былые времена, объяснила бабушка, укладывая меня спать, в брянских лесах жили монахи-раскольники, хранившие старую веру.
Они склоняли на свою сторону людей, а непокорным давали ягоды с отравой, так называемую скитскую клюкву. Тот, кто съедал её, видел перед собой огонь, бросался в него и умирал. Являлись ему в том огне летящие ангелы.
Когда меня спрашивали, как погиб мой дед, я отвечала: «Отравили его раскольники скитской клюквой».
Легенда о любви и о войне
И одна сумасшедшая липа
В этом траурном мае цвела.
Анна Ахматова
После окончания медицинского училища весь мамин курс отправился на фронт. Почти все девушки, попав в сталинградское пекло, погибли.
Одна из них писала моей маме с фронта: «Милая Леночка! Выдалась короткая передышка после боя, вот-вот навезут раненых, поэтому тороплюсь. Мои косы стали белые от седины и гнид. Пришлось их остричь, так что я мало отличаюсь от наших мужчин. Огрубела, осатанела. Одна мечта выспаться!
Научилась я, Леночка, курить махорку, пить спирт, который нам дают перед атакой для храбрости. Но всё равно страшно. Научилась ругаться».
Внизу приписка: «Не говори маме, что я отрезала косы».
С войны она не вернулась.
Мою маму не взяли на фронт из-за астигматизма, но она упорно отстаивала очереди в военкомате. Пожилой полковник с красными глазами и замученным от недосыпания лицом устало сказал:
Милая, пойди в церковь, поставь Богу свечку, что он тебя уберёг. Хорошо убьют, а если вернёшься калекой без глаз, без ног или с обожжённым лицом.
Для эвакуированных в Магнитогорск заводов строили новые цеха. Женщины, старики и дети дневали и ночевали на рабочих местах.
Госпитали были переполнены с фронта везли раненых. Мама, как и остальные врачи и медсёстры, работала сутками, до обмороков.
Мой отец, Яков Ильич Брежнев, приехал в Магнитогорск зимой 1942 года с эвакуированным из Днепродзержинска металлургическим техникумом, в котором преподавал еще до войны.
Мамина подруга родила сына и попросила её быть крёстной матерью.
А кто будет крёстным отцом? спросила она.
Яша Брежнев. Я его семью знаю давно.
Накануне крестин молодая мама получила с фронта похоронку на мужа. Торжество не состоялось, так что породниться моим будущим родителям не довелось.
Но вскоре друзья пригласили маму в клуб на новогодний вечер.
После концерта устроили танцы. Не успел грянуть студенческий оркестр, как к ней подошёл невысокого роста, широкоплечий, синеглазый, улыбающийся молодой человек. «Яков Брежнев», представился он. Наклонив голову и по-гусарски щёлкнув каблуками, пригласил на первый вальс, да так и не отошёл весь вечер. Его друг, бегая среди танцующих и щёлкая объективом, сфотографировал их в вальсе.
На снимке мои улыбающиеся родители смотрят прямо в объектив. Глаза у обоих сияют. На маме крепдешиновое платье с юбкой-клёш. Тонкая талия перетянута кожаным поясом, длинные волосы упали волной на худенькие плечи. Отец в «сталинке», глухо застёгнутой до верхней пуговицы, по моде.
Мама подарила мне эту фотографию в день моего шестнадцатилетия. На обороте я написала: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»
При одном из обысков в общежитии МГУ её у меня изъяли. Уничтожали грехи молодости братьев Брежневых. Где этот выцветший от времени кусочек несбывшегося счастья? Лежит ли на пыльной полке в архивах КГБ в папке моего личного дела или давно разорван чьей-то равнодушной рукой?
Роман моих родителей поначалу развивался медленно. Отец был старше мамы на двенадцать лет и связан семьёй, что тщательно скрывал. Мама, почти девочка, была очень хороша собой. Поклонников было хоть отбавляй. Считая себя недостойным конкурентом, отец с романтическими отношениями не спешил.
Однажды мама пошла с друзьями на каток. Вдруг один из них сказал: «Лена, вон твой старикашка пришёл и кружится тут, как ястреб на охоте». И показал на Якова, стоявшего за бортиком катка. Поняв, что застигнут на месте, он резко повернулся и пошёл прочь. Мама быстро сбросила ботинки с коньками и побежала за ним.
Вскоре они поженились и зажили вместе в дружной коммуналке.
Незадолго до родов мама узнала, что у Якова есть другая семья. Его жена, Анна Владиславовна, писала из Алма-Аты, что их трёхлетняя дочь Лена, опрокинув на себя кипяток, очень страдала и кричала от боли по ночам.
В конце письма была приписка: «Яша, я знаю, что ты меня никогда не любил, но не забывай, что у нас дочь, она тебя ждёт»
С самого начала семейная жизнь моего отца с Анной Владиславовной не сложилась. И оба, когда началась война, приняли решение разъехаться. Она уехала с дочерью и свекровью в Алма-Ату, а отец в Магнитогорск. Ни моя мама, ни её родственники о том, что он был до войны женат, не знали.
Не слушая объяснений и уговоров остаться, мама молча начала собирать вещи. Напрасно отец умолял, призывая подумать о будущем ребёнке. «На коленях стоял перед этой упрямицей! говорил он мне позднее. Никогда, до самой смерти не прощу себе, что не проявил характер, смалодушничал. Всё мне казалось, что чувства её ко мне несерьёзные. Она была на восьмом месяце беременности, а ухажёров не убавлялось И сегодня вижу её в тот вечер несчастная, красивая, с плотно сжатыми губами, сидела на кровати среди разбросанных вещей, накинув на плечи старую бабушкину шубу и пуховый платок, за окном начиналась метель. Вдруг, изогнувшись, она завалилась назад. Начались схватки. Я повёл её в родильный дом».
Зимним декабрьским вечером, взявшись за руки, шли мои родители по скованным морозом улицам. Город, погружённый во тьму, был безлюдным. Когда маме становилось худо, отец, прижимая её к себе, просил: