Я сажусь на диван с леопардовым принтом. Уилла на низкое кресло у камина, расписанное галлюциногенными маками. Это наши обычные места. Рассеянно оглядываясь, замечаю в прихожей на коврике чемодан Уиллы.
Хочешь поднять его наверх? указываю я на него.
Хм, Уилла неловко отводит взгляд. Вообще-то я заказала номер в «Мариотте». Позже отвезу туда свои вещи.
Я облизываю сухие потрескавшиеся губы. Что за дела, какой еще «Мариотт»? Но в каждый свой приезд с тех пор, как у нее появились деньги Уилла останавливается там. Она объясняет это тем, что не хочет нас стеснять, но я вижу в этом отчуждение. Особенно сейчас.
Я молча сижу на диване. Мысли путаются. Наконец, беру упаковку сливок, которые захватила с кухни, и от души наливаю себе в кружку. Уилла с ужасом смотрит на меня.
Что? недоумеваю я.
Ты знаешь, сколько в них всякой химии?
Дернув плечом, выливаю в кружку все до конца. Теперь мой кофе стал светло-коричневым. Делаю большой глоток, но теперь эту бурду и пить противно. Вечно скажет что-нибудь под руку.
Ты все еще занимаешься серфингом? спрашиваю я вдруг, вспомнив, что, когда в последний раз была у Уиллы в Лос-Анджелесе, заметила на заднем крыльце две доски для серфинга. Она еще сказала, что одна принадлежит ее приятелю. Мне этого приятеля увидеть не довелось.
Сестра удивлена.
В последнее время некогда. Слишком занята работой.
Ясно. Я плотнее кутаюсь в свитер.
Но не могу дождаться, когда снова начну. Я потому и перебралась в Калифорнийскую Венецию. Серфинг мне зашел.
Я никогда не понимала, что люди имеют в виду, говоря, что им что-то зашло. Но это не удивительно, ведь мы с Уиллой с разных планет. В юности мы были ближе, но только потому, что жили в одном доме, с общим укладом и правилами. Но мы и тогда были совершенно непохожи. У нас одна фамилия, но учителя удивлялись, узнав, что мы сестры. Я была общительной, у меня было столько друзей, что к концу года в моем школьном альбоме не осталось пустого места, все было исписано автографами. Я была настоящей девочкой, вечно боялась испачкаться в кабинете химии, а на физкультуре предпочитала командным играм беговую дорожку в зале. У меня были способности к математике и истории, но английский казался скучным к великому папиному сожалению, ведь до того, как отец начал работать в администрации, он преподавал на кафедре английского языка.
А вот о такой ученице, как Уилла, преподаватели английского могли только мечтать. Она занималась разными видами спорта, даже играла в мужских командах, если женских не было. Всегда была сильной это даже немного пуга2ло, из тех девчонок, кто сразу выбивается в лидеры но мало кому хочется с ними дружить.
После маминой смерти я тогда только поступила в Олдрич, а сестра перешла в старшие классы Уилла стала странной. Забросила спорт. Завела большого паука, назвала его Стьюи и пускала ходить по своей руке, отпугивая людей. Начала зависать в панк-клубе в центре города. Писала злобные стихи прямо на стенах своей комнаты и, не стесняясь в выражениях, посылала окружающих подальше. Словом, паинькой она не была, но папа никогда ее не наказывал по-моему, он считал, что в такой форме выражается ее горе. К тому же оценки у нее всегда были блестящие, а папе, честно говоря, только это и нужно было. Он совершенно не разбирался в эмоциональных аспектах общения с подростками. Возможно, потому я так рано и выскочила замуж мне необходим был кто-то надежный. И, возможно, поэтому Уилла уехала.
Через год после гибели мамы я целиком посвятила себя общению с друзьями, с моим парнем Мартином и всевозможным занятиям. Мартин был для меня всем: красивый, симпатичный, преданный, забавный, чуткий, внимательный. Он стал жилеткой, в которую я могла поплакать, и день за днем помогал мне выживать. Я почти поселилась в его комнате в общежитии, когда Уилла внезапно заявила, что отказывается поступать в Олдрич и уезжает в Калифорнию. Наверное, следовало с ней поговорить, обсудить причины этой внезапной перемены Уилла всегда утверждала, что хочет учиться только в Олдриче и нигде больше. Возможно, я даже пыталась, но не помню ни одного содержательного разговора на эту тему. Сестра была настроена решительно. Она хотела уехать.
С тех пор, как Уилла переехала, мы общались еще меньше. Трагедии с мамой мы не касались никогда, эта тема была под запретом. Мы двигались каждая по своей траектории, каждая занималась своим. Я стала той Кит Мэннинг, которая вышла замуж за Мартина и забеременела в двадцать лет, которая пробивала стены головой, чтобы устроить ребенка в ясли и доучиться на последнем курсе колледжа. А Уилла Что ж, она стала той Уиллой Мэннинг, с которой я, можно сказать, незнакома. Работает репортером? Не употребляет заменителей молока? Убежденная холостячка? Приезжает домой на праздники и торжества вроде свадьбы, но о себе предпочитает не распространяться.
Сквозь поднимающийся туман я вижу за окном три репортерских микроавтобуса. Журналисты сидят на краю тротуара с бумажными стаканчиками кофе в руках. Рядом с ними коробка пончиков из «Данкин Донатс» завтракают все вместе.
Ты заглядывала на «Фейсбук»? спрашиваю я. До чего же там дикие посты о Греге, такая мешанина. Все эти осуждающие комментарии по поводу его писем и сразу, как только речь заходит об убийстве, те же люди пишут: Какой кошмар. Светлая память. Такой прекрасный человек. Я мотаю головой. Ну и лицемеры.
Помнится, хакер говорил то же самое? Назвал всех лицемерами?
Я резко поднимаю голову.
Где ты это слышала?
Читала в новостях.
Господи, как все переплелось: хакерская атака, интрижка Грега, его убийство. Как во всем этом разобраться?
Тебе пока не разрешили его увидеть? спрашивает Уилла.
Кого?
Сестра смотрит на меня так, будто ей неловко, и опускает голову, как бы говоря: кого же еще? Я вздрагиваю.
С тех пор, как его увезли в больницу, нет. Они делают вскрытие. Хотя я не понимаю зачем. Он же явно умер от потери крови, получив колотую рану. Что еще они там надеются найти?
Возможно, они хотят понять, чем была нанесена рана. Ведь орудие убийства не найдено, так? А может, выяснить, не принимал ли он каких-то препаратов. Не был ли пьян.
И что, зарезал сам себя? Я вздыхаю. Не самый простой способ самоубийства. Я до сих пор так зла на него. Из-за этой переписки.
Уилла отводит глаза. А мне становится стыдно, хоть я и знаю, что причин для этого нет. Все читали эти письма, включая, возможно, мою девяностодвухлетнюю бабушку в пансионе для престарелых.
Что Грег тебе об этом говорил? спрашивает она.
Что в глаза не видел эти письма. Он считал, что кто-то взломал его ящик и закачал письма в папку с удаленными сообщениями.
Уилла недоверчиво смотри на меня.
Пусть Грег покоится с миром, но готова поспорить: любой мужчина, которого застукали с любовницей, сказал бы то же самое.
Знаю. Но я уже сама не уверена, что виню его в измене. У нас был кризис отношений.
Серьезно? Уилла удивлена.
В последнее время мы совсем перестали друг друга понимать. Все, что мне в нем нравилось, стало раздражать. Он был таким циничным. Вечно все ему было не так. Абсолютно все и всегда. И он стал так же относиться ко мне.
Хм, реагирует Уилла.
А я месяцами все это глотала, притворяясь, что все в порядке. Я не говорила: «Эй, Грег, хватит брюзжать! Ты меня достал уже». Нет, я просто тихо кипела. И только в Филадельфии на меня снизошло озарение. Я поняла, что должна это прекратить. Я вздыхаю. Но, боюсь, было уже поздно.
Филадельфия? А что случилось в Филадельфии?
Голова у меня мутная, как у пьяной. Боже, я ведь чуть не проболталась Уилле про Филадельфию.
Там случился тревожный звоночек надо меньше пить, увиливаю я от ответа. Домой я возвращалась с твердым намерением все исправить. Или хотя бы поговорить с ним. Пару месяцев назад я предлагала ему пойти к семейному психологу, но Я опускаю глаза. А потом я увидела эти письма, и развожу руками.