Ну, так поехали. Влезем в «запорожец»? Это не наш. На милицейской машине не поедешь, сказал Тихонов.
Они подкатились к большому дому в районе на краю города. Район назывался «Красный пахарь». Тут раньше переселенцы из деревень жили. Во двор входили и выходили из него девки полупьяные, урки фиксатые и обкуренные жиганы. Спецы подрезать монетой точёной «лопатники» в автобусах.
Сидели наблюдатели минут сорок. И вот, наконец, один из рабочих, помоложе который, громким шепотом сказал и пальцем ткнул.
Оп-па. Есть один. Второго нет пока.
Точно он? переспросил Александр Павлович. Рабочий три раза кивнул.
Точнее некуда.
Вы езжайте. Володя, отвези ребят. А я за ним пойду. Мне одного хватит. Второго он сам покажет, Малович вышел. Повезёт скручу где-нибудь.
Он долго плёлся за уркаганом, пока тот не направился к подъезду серой пятиэтажки. Александр догнал его возле двери, взял за рукав и сказал жалобно.
Братан, трубы горят. Дай хоть рубль. А то сдохну.
Урка повернулся, внимательно оглядел Маловича и быстро выдернул из-за голенища нож.
А я тебя запомнил, «мусор». Ты в шестьдесят седьмом зимой меня на «гоп-стопе» приземлил за базаром центральным. На два года в «четвёрку» ты меня засунул. Ты, сука!
И он резко выбросил вперед нож. В подъезде почти темно. Малович потому и пропустил движение. Задел урка правую руку. Рукав разрезал и нож вогнал наискось в бицепс. Кровь брызнула на бетонный пол и на стену
Малович прислонился к стене, левой рукой зажал рану и увидел, что финка летит ему в живот снизу.
Подохни, тварь, волчина позорный! прохрипел блатной и нож уже почти врезался между ремнём брюк и курткой.
Александр инстинктивно согнулся, подставил под нож левую ладонь, но поздно. Финка скользнула между большим и указательным пальцами, и впилась в толстый кожаный ремень. Это был дорогой трёхслойный ремень. Широкий, упругий и твердый. Пробить его ножом было невозможно.
Чего хулиганите!? открыл дверь на первом этаже дед в кальсонах и нательной рубахе.
Обоих запорю, исчезни, старик! повернулся к деду блатной.
Он ещё не понял, что нож в тело не вошел. И понять это у него уже не было ни времени, ни шанса. Правой рукой, из которой кровь поливала бандита, а также капитана Маловича, да ещё пол и стены, Александр схватил его за волос и рванул на себя. Он немного сдвинул корпус влево и уркаган вписался лицом в стену, разбил нос и крепко приложился лбом. Крови стало больше. Из носа она текла как вода из колонки. С напором. Бандит упал и Малович быстро нацепил на него наручники, ну, а для верности вложил ему свой коронный удар по шее.
Дед! крикнул он. Слышь, дед!
Старик в кальсонах выглянул.
Я капитан милиции. Вот удостоверение, у Александра Павловича закружилась голова и ноги стали ватными.
Дед сбегал за очками и удостоверение изучил.
Что прикажете, товарищ капитан?! воскликнул он и встал в кальсонах и тельнике во фрунт. Воевал. Ясное дело.
Звони ноль два, называй свой адрес и скажи дежурному что я ранен и пусть он вызовет скорую да пошлёт забрать задержанного. Пусть пошлёт именно капитана Тихонова. Запомнил?
Скорую и Тихонова на мой адрес срочно. Я побежал.
Дед исчез. Малович сел рядом с бандитом белыми штанами прямо в лужу крови и в глазах его стали метаться звёздочки, кружочки и тёмные квадраты. Потом всё исчезло. Последнее, что он смог расслышать это истерично визгливую сирену скорой помощи.
Глава четвертая
Капитан Володя Тихонов утром на работу не пошел. Он был очень впечатлительным, душа его каждый раз получала новую рану и долго затягивалась рубцом от каждого неприятного события, которое происходило не с ним, а с близкими и просто хорошими людьми. Вчера бандит подрезал его лучшего друга Шуру Маловича, а внутри у Володи болело так, будто это его самого почти убили. Он позвонил полковнику и сказал, что сердце болит. Что пропустит сегодня день рабочий
Да с Шурой всё в прядке, сказал Лысенко. Рана была в артерию, но профессор Мальцев сам оперировал. Его завтра выпишут вообще.
Но радостная весть тревогу из сердца Тихонова не выдавила. Он с утра пытался побриться, но смог только запенить помазком с расквашенным хозяйственным мылом территорию ниже глаз до шеи. А бриться не получалось. Он не признавал электробритву и освобождал кожу от щетины только отцовской опасной бритвой. Он её наточил об кусок кожаного ремня и поднёс к подбородку. Но руки дрожали как у штангиста, который из последних сил держал вес над головой положенные три-пять секунд, пока судья не сделает отмашку, чтобы штангу опустить.
Тихонов в таком расхристанном состоянии запросто мог всадить лезвие в горло или отхватить часть губы. Он подержал руки под струёй холодной воды, но этот приём не помог. Вова пару минут без зла материл свою хрупкую нервную конструкцию, смыл пену, аккуратно затолкал лезвие в рукоятку и сунул бритву в чехол. Из зеркала на него глядел похудевший в щеках, обросший серой массой коротких густых волосков, не очень симпатичный мужик с тоской в глазах и растерянным выражением лица под опускающимся на лоб седым чубчиком. Тихонову исполнилось тридцать пять. Седых ровесников среди знакомых у него не было. Он пару лет назад и сам испугался того, что волос белеет какими-то замысловатыми по форме островками. Побежал к терапевту милицейской больницы.
Это я так рано старею? с тревогой в дрогнувшем голосе спросил он доктора. Дряхлость мышц скоро начнётся? Морщины по всей шкуре, слабость физическая?
Доктор выдернул с его головы два волоска. Один белый, другой родной каштановый. Он достал небольшой пузырёк, набрал пипеткой густую жидкость без цвета и капнул на волоски. Первый стал красным каштановый. А белый перекрасился в тот цвет, который у Тихонова был до начала старости внезапной
Меланин перестал вырабатываться, без человеческого сострадания сказал он. Это пигмент такой. Даёт цвет волосу. Ничего страшного. К старению никаким боком не стоит. Ты, Володя, когда нервничаешь или переживаешь, у тебя этот пигмент перестаёт выделяться. Мозг же этот процесс регулирует. Есть пацаны молодые, у которых в двадцать меланин отключается. И ничего. А Тебе, Тихонов, седина идёт. Строгости всему облику добавляет. А ты же милиционер. Не артист из кукольного театра. Здоровый ты. И мышцы железные. Вон какие! Не продавишь. Иди, служи. Не переживай. Ешь больше шоколада, орехов. Крупу всякую. Лучше овсяную кашу. Можно бананы, но тут надо летать в Москву или в Ленинград. Дорого. Живи лучше так. Седина тебя не уродует.
Это было пару лет назад. Потом брат его, Сергей, монтажник-высотник, на вышках ЛЭП-530 варил из труб длинные штанги под верхние изоляторы.
И цепь страховочная порвалась. Разбился не на насмерть, но уже год ходит на костылях. Володя так переживал за братишку, что каштанового волоса осталось немного только на затылке. Ну, а когда мама Тихонова потеряла на базаре маленькую сумочку с последними её деньгами, духами «Красный мак», паспортом и свидетельством о расторжении брака с Володиным отцом и затылок обесцветился. Мама потерю перенесла стойко, даже дурой себя не обозвала, а вот сын расстроился, аппетит потерял и спал плохо почти неделю.
Вова, девица ты сахарная, погладил его по седой головушке друг Шура Малович. Ты что, дворником работаешь за шестьдесят рублей? У тебя, капитана милиции, знакомых нет в паспортном столе? Духи «Дзинтари» не можешь маме подарить? Они получше «Мака красного». И в ЗАГСЕ нам, милиции, кто откажет и повторно свидетельство о расторжении не нарисует? А зачем она его с собой носила загадка. Женская причуда.
И через три дня сам Шура все документы восстановил. Причём принесли их прямо к нему в кабинет. Тихонов купил другу две бутылки пятизвёздочного «армянского» и успокоился. Но вообще такая чувственная натура не должна была привести его на работу в уголовный розыск. Куда-нибудь в другое место. В дом престарелых, скажем. Или в приют для детей, потерявших родителей. Но нет! Напротив. Ранимым и сострадательным он был только к своим или просто добрым людям. А вот уголовников, шпану, воров, убийц и прочих негодяев ненавидел люто, всех их считал выродками и всегда повторял Маловичу, что в правительство надо писать официальные прошения, чтобы никого из преступников не сажать в тюрьмы, а только расстреливать.